Связало нас одной веревочкой лет пятнадцать назад. И смешно - в столовой. Да и вообще всякое разное между нами почему - то всегда крутилось вокруг тарелки. А тогда... Я только что вернулся из экспедиции и первым делом навалился на городскую еду. Помню, будто сегодня все случилось, вхожу я в столовую. Сел, оглядываюсь - порядочек! Снуют официантки в белых фартучках, обслуживают. Несет мне одна глазастая выводок тарелок на подносе. В одной - борщ, в другой - котлеты, на третьей - огурчики соленые, тонко нарезанные ножиком. Культура!... А по - нашему, по - таежному, можно бы все это вместе свалить, поскольку в животе все равно смешается. Только я сунул в рот первый кусок пищи без угольков, без пригара и желудок мой затрепыхался радостно, - зовут. Оборачиваюсь - Коротыш. Сидит за соседним столиком. Головой кивает. И началось обычное: ах, ты! Ох, ты! Откуда? Где? Куда? Разговариваю с Коротышом уважительно, как с лицом командно - технического персонала, и с тоскою думаю о стынущей жратве. Коротыш сидит, утвердившись локтями на столике. Напротив него жена, худенькая славная коротышка. По бокам, слева и справа, детки - коротышата. Все уминают блины со сметаной. Коротыш (Сергей Иванович Бокин, топограф) смотрит на меня замаслившимися глазками и засовывает в рот очередной блин. Говорит:

- Блинки здесь хороши... Чав - чав - чав... Очень хороши... Чав - чав... Пухловатые, рыхленькие. А борщи - ни к черту! Перевод продуктов. Я бы повара сварил в борще... Вот было бы навару.

- Сережа! - ойкнула жена - коротышка.

- Да шучу я! - поясняет Коротыш и спрашивает меня:

- С кем едешь весной?

- Не знаю, Сергей Иванович. Поеду, с кем пошлют. До весны далеко, мало ли что может случиться...

- Едем со мной, - предлагает Коротыш. - Объект для работы мне дают на Нижней Тунгуске. Места - объедение, особенно у кого рот большой. Еды - во! - дикие олени, лоси. Ты когда - нибудь ел вареный олений язык? Нет? Это так вкусно, что и не выговоришь. Ай - яй - яй, значит, не ел! Коротыш упер в ладони свой бобрик и задумался о вкусных оленьих языках. Разнообразен был наш путь с Коротышом к месту будущей работы. Самолетом, на оленях по талому, уже раскислившемуся снегу, а потом в лодке по весеннему разливу Нижней Тунгуски под гомон летящих на север птичьих стай. Так мы добирались до северного поселка Тутончаны, откуда в конце мая, взяв совхозных оленей, ушли мы с Коротышом в тайгу. Завидуют иногда бухгалтеры и прочие счетные работники: в лесу - де живешь, свежим воздухом дышишь. Но разве это лес? Лес - это когда березки да сосенки. Тайга другая. Не люблю я тайгу, до сих пор не свыкся. Есть в ней что - то черное, подлое. Если споткнулся, упал, - вдарит. Таежный закон, дремучий: бей упавшего наповал, - а по - научному, говорил Коротыш, это называется выживанием самого приспособленного. И вид у нее, чертовки, соответственный. По - моему, тайга хороша, только когда уходишь из нее, или сверху, с самолета... Глянешь в иллюминатор - расстелилась на полсвета, облепила все зеленой пеной. Голова идет кругом. А когда по земле идешь, ногами вертишь, иное получается. Вокруг один чертолом да лишайники, мхи... Мох под ногами, мох над головой. Лишайники с деревьев свисают зелеными лохмотьями. За это их еще лешачьей пряжей зовут. Неделями, месяцами не можешь словом перекинуться со своим человеком, и начинает казаться, и мозги обомшели. И еще: лес ведь все - таки из деревьев состоит, а скажем, такой роскоши, как певчие птицы, в тайге нет. Никто не засвистит, не разольется в песне. Угрюмое место. Когда, бывает, устанешь, да вспомнишь дом, да раскиснешь, одно утешает - люди вокруг, десятки людей. Идут за многие километры, заранее намеченными маршрутами, шагают таежными путями. И знаешь, что от тебя на востоке Вася Зобин, на западе - Потапов Иван Самойлович; знаешь, кто на юге и кто на севере. По фамилии знаешь, по опыту - все как на ладошке. И они о тебе помнят. Тем и утешаешься. Шли - такая была наша основная работа в ту пору. Впереди - Коротыш. Позади идут навьюченные олени, десять штук. Шагают, торопятся, хрустят копытами. Не знаю, как у них там все приспособлено, но хруст очень даже явно слышен, словно на ходу огурцы жуют. Сначала удивляешься, потом ничего, привыкаешь... Позади едет верхом на олене их начальник, эвенк, хотя и звать его Василием и фамилия древнерусская - Иванов. Он одет в красную рубаху, синие штаны. Сидит на оленьей холке, болтает ногами, иногда покрикивает на оленей пронзительным голосом. Но ели, да как ели! Коротыш похож на патрон к «тозовке», глядеть не на что, а бревнышко насквозь дырявит. Пронял он хозяйственников, и набрали мы самой лучшей жратвы. Взяли и перец и лавровый лист. Стряпал Коротыш сам, не доверяя нам это ответственное дело. Пыхтит у костра, шурует ложкой в котле и в эти моменты со спины здорово похож на удравшего в лес жирного мальчишку. На привале гонит меня за хариусами, если поблизости есть хоть какая - нибудь малюсенькая речонка. Василию дается более ответственное задание - подстрелить глухаря или рябчика. Потом усаживает нас есть. Подкладывает куски, шумит:

- Крепче ешьте! Крепче! Желудок не терпит пустоты! Друг он мне и начальник, но, не скрою, едок первостепенный, объемистый. Да, крепко мы тогда ели. Даже вспомнить приятно. Масло на лепешки мостили во какими кусками. Выхватишь ее из золы, пощелкаешь пальцами, стряхнешь пепел, сложишь пополам, в промежуток - масло. И такую, горячую, сочащуюся, запихиваешь себе в рот. Потом - мясное. Через три недели такого усердного питания у нас, кроме муки, оставалось еще порядочно соли, был перец, была пачка лаврового листа и немножко чаю.

- Вот мы и достукались, - говорю. - Что теперь есть будем?

- Раз продукты кончились, должна явиться дичь... Таежный закон... - похохатывал Коротыш. И как в воду глядел. В тот же день, под вечер, явилась дичь. Сама, собственным ходом. Век бы ее не было, этой проклятущей дичи. Именно с того вечера у меня нервная крапивница глаза дергает. Теперь все равно, с радости или горя, а чуть чего - и вот ходишь, подмигивая и почесываясь. Выговор вкатят - мигаешь, в президиум выберут на собрании - сидишь и чешешься. Ужас! А получилось все так. Мы перебирались через низенький, растекшийся, как серое тесто, хребтик, с зелеными пучками сосенок в удобных для их произрастания местах. Коротыш шел впереди. Вдруг как гаркнет:

- Медведь! Я так и замер, а Коротыш решительно командует мне:

- Чего там стал? Ну - ка заходи справа, да не туда, не туда, ступай в другую сторону. Смотри, во - он за той сосной. Гляжу и вижу: из - за жиденькой сосенки высунулась лохматая морда. А над ней высится здоровенная горбатая спина в густой черной шерсти. Кричит наш начальник:

- Василий, ты заходи слева! Гони, гони его! А ты чего стоишь? - Это мне. - Иди правее, гони его на меня! Берем его в клещи! И лязгает затвором карабина. Меня это лязганье громом оглушило. Но делать нечего (человек я исполнительный), иду. В голове муть, ноги дрожат. И мысли: зачем мне этот медведь?.. Зачем я буду брать медведя в клещи?.. А если он меня возьмет в клещи?.. От расстройства я впал в какое - то странное состояние. Иду как во сне и даже пошатываюсь. И ничего толком не вижу, поскольку все плывет в глазах. Вдруг как грохнет позади меня, я даже за дерево уцепился и не пойму, в кого, в меня или в медведя, попали. А впереди - перекатывание, и треск, и рев. Значит, все - таки в медведя. Снова грохнуло. И все стихло. Подходит Коротыш и хвастает:

- Готов! Двумя выстрелами уложил. Тогда я присел в мох и пальцами держу дергающиеся веки.

- А ты смел! - продолжает Коротыш. - До глупого. На медведя перся.

- На медведя?.. Вот тут - то и начал я почесываться. Крепко наелись мы в тот вечер. На первое был суп. Сала - на палец. На второе запекли медвежью ногу, целиком. Вот тогда - то медведь и посчитался с нами. И крепко посчитался. Солоно нам пришлось. Даже Василий не выдержал и сказал:

- Мой говорит: мои кишки наружу просятся. Но что значит хороший воздух и шагание по лесу: через день мы были свеженькие и веселые, как котятки. И опять жевали медведя.

- Ешьте! - шумел Коротыш. - Ешьте как следует: желудок не терпит пустоты.

- Когда - то, - говорю я, вытирая жирные пальцы о волосы (медвежий жир им полезен), - читал я что - то очень вроде, но сказанное несколько иначе и по другому случаю. А сам гляжу на него пристально и даже с укором.

- Что же, - похохатывает Коротыш, обгладывая кость. - И до меня умные люди жили. Так и протекала наша таежная жизнь. Но все это - шагание, еда, олени - в промежутках между работой. Нет, наоборот. В те немеханизированные времена, в годы пешего хождения, работа проходила в промежутках бесконечного шагания.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.