Зимой 1942 года небольшой отряд продвигался по склону горы Кара - Кая. На высоте в три тысячи шестьсот тридцать девять метров, у одинокой хижины, бойцы расположились на отдых. Отсюда они должны были отправиться на смену роте, оборонявшей один из горных перевалов. Пока бойцы ставили палатки, пока два повара разжигали костёр, один из командиров вошёл в хижину. Здесь оказались две девушки - санитарки и трое раненых... Обеих девушек звали одинаково - Ася. Одна, маленькая, курносая, - Ася Клюшкина, другая, посолидней, - Ася Пудалова. Девушки были измучены трудной работой. «Трудно нам так, что и не рассказать», - говорила Ася Клюшкина. И добавила: «Мы сидим тут на краю света, и страшно нэм, и голодно, и труда нашего никто не видит, я никто даже не представляет, какой это каторжный труд...»

Что же страшно Асе Клюшкиной?

«Самое страшное, - говорила она, - это когда умирающего человека тащишь по ледникам да по тропинкам над пропастью. И у него силы нет, и у тебя сила небольшая, а кругом холодные льды, и снег выше роста человеческого... Ведь человек кровью исходит... Вот и ломаешь голову, как бы человека спасти. И рану ему бинтом перевяжешь, и чаем горячим из термоса напоишь, и одеялом накроешь его... А сама тащишь. В глазах темно, и руки себе кусаешь от слабости, чтобы не упасть и не уснуть в снегу...»

Однажды случилось Асе Клюшкиной тащить так раненого бойца, тбилисского грузчика по имени Вано, очень тяжёлого для её слабых сил. «И вот, верите, не выдержала я: сердце у меня заболело, и потеряла я сознание». А когда очнулась, увидела, что лежит на брезенте, а Вано тащит её. Рану рукой зажал и ругается: «Паршивая девчонка! Какой дурак тебе позволил идти сюда... Теперь возись тут с тобой, негодница!»

Но тут псин рассказ прервал один из раненых бойцов: «Она вам наговорит!... Эту самую девочку все наши бойцы готовы на руках нести не то что на гору, а до самой Москвы, а там поднять на Красной площади и показать людям, чтобы все знали, какая это девочка...»

Вместе с бойцами Ася Клюшкина тоже должна была идти на отдых. Она задумчиво увязывала мешок со своими вещами и вдруг несмело обратилась к командиру пришедшей на смену роты с просьбой.

- Разрешите обратиться?

- Что такое?

Девушка густо покраснела:

- Я хочу остаться здесь.

- Остаться? Зачем?

- Потому что я здесь нужнее...

И, не дожидаясь ответа, она начала развязывать свой затянутый ремнями вещевой мешок.

Этот эпизод рассказан в талантливой книге Владимира Закруткина «Кавказские записки». В этой хорошей книге, посвященной обороне Кавказа, немало страниц уделено нашей советской молодёжи, душевному богатству молодого человека, его простой и глубокой любви к родной стране, к товарищам, к подругам. Люди пришли в эту книгу из жизни, и отчётливо выражена в этом произведении высокая мораль нашего общества, в котором склонность жить только для себя является, нравственным уродством.

Читая рассказ об Асе Клюшкиной, я вспомнил очень давний эпизод - времён дореволюционных. Случилось это в 1915 году у Нарева, в Польше. Нас, сидевших в окопах, осталось из всей роты около двадцати человек, когда пришёл приказ отступать. Из - за бездарности, а иногда и просто из - за предательства царских генералов мы постоянно оставались без снарядов, без патронов. Артиллерия наша часто уходила в самом начале боя, и немцы расстреливали нас, в сущности, без всякой с нашей стороны возможности сопротивляться. Так случилось и на том участке у Нарева, который вспомнился мне. Около километра отделяло нас от леска, где мы могли укрыться. Поле сплошь обстреливалось. И вот мы пошли через это поле. На полпути нас было уже не более десяти человек, раненых мы тащили с собой. Лесок был метрах в ста от нас, когда меня опрокинуло, подбросило, а лошадь, которую я вёл в поводу, ударила меня ещё копытом в раненую грудь. Я не потерял сознания и видел, как вырвалась вдруг из леса пулемётная одноколка. Она понеслась к нам по открытому полю, вмиг меня вместе с другими ранеными кинули в неё, и сквозь дым и грохот она помчала нас под прикрытие деревьев. Своим спасением мы были обязаны неизвестному другу.

Он запомнился мне навек, этот молодой веснушчатый парень, белозубый, чуть скуластый, с весёлыми карими глазами, в выцветшей жёлтой гимнастерке, в порванных выше колен штанах и в стоптанных, с покривившимися в походах каблуками, пыльных солдатских сапогах. Но он был солдат царской армии, и тут же на него заорал поручик в синих штанах, полковой адъютант, угрожая всеми карами за то, что он без приказа полез к «солдатне», подверг опасности казённое имущество - лошадь и одноколку. Так в те времена подвергались поруганию лучшие человеческие чувства.

Этот полковой адъютант может служить примером нравственного уродства в такой форме, какая неизвестна нашим советским людям. Вот одна сценка. Поручик стоит на опушке леса. Рядом с ним невзрачный, узкоплечий военный чиновник, по должности заведующий оружием, по существу пьяница и картёжник, вместо оружия доставлявший главным образом коньяк штабу полка В деревушке, что лежала несколько позади окопов, по зелёным грядам поля неслась артиллерийская запряжка. Ездовой, пригнувшись, гнал лошадей, торопясь проскочить открытое пространство. Немцы ловили его снарядами. Поручик спросил чиновника:

- Как вы думаете: проскочит или нет?

- Думаю, что проскочит, - ответил чиновник.

- Пари, что убьют!

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.