- Вам не нужны рабочие?

Сухой пароходный клерк оглядел его поверх очков. Огромный, плотный, могучий Тельман - геркулес, насквозь пропахший морем, - он был из тех, кого особенно любят хозяева: человек, не знающий усталости.

- Фамилия?

- Тельман.

Сухой чиновник оживился и внимательно осмотрел посетителя. Улыбнулся.

- Обождите минутку, - сказал он и вышел в соседнюю комнату.

Он вернулся минуты через три, по-прежнему сухой и официальный.

- Нет мест, - сказал он грубо.

В соседнем бюро удивительно точно повторилась та же история.

Тогда Тельман узнал, что такое черный список. Пароходные компании брезгливо отворачивались, как только он называл свою фамилию. Могучий грузчик, руки которого не знали усталости, он оказывался неподходящим через пять минут после того, как очередной очкастый клерк таинственно скрывался в соседнюю комнату. Черный список был самым страшным приговором безработному. Он обрекал его на вечное попрошайничество, вечное безделье, он закрывал перед ним двери всех контор, он душил его волю, делал из него послушного раба.

Но Тельман не стал рабом. Черный список не задушил его пламенной революционной воли. Он протаскался год по унылым, бездушным коридорам порта, и от этого ни на волос не уменьшилась его ненависть к капиталу. Но черный список еще раз заставил его задуматься над своим социал - демократическим бытием. Черные списки и классовое предательство шли нераздельно. Разве можно было представить себе черные списки, если бы союзы и партия были аппаратами борьбы, если бы они не сменили революционные традиции на предпринимательские подачки? Союз палец о палец не ударил для того, чтобы спасти одного из своих виднейших работников от голодного бродяжничества. Какая цена была такому союзу?

Но капитал, выбросивший его из своего рабского лона, вспомнил о Тельмане. Он вспомнил о нем, когда на границах выросли знамена войны, когда штаб предъявил заявку на целые эшелоны пушечного мяса. Здесь каждая единица была на счету. Машина смерти требовала здоровых и крепких людей. Тельмана позвали на фронт.

Уже в первые дни войны Эрнст с отвращением увидел, что его партийные вожди пресмыкаются перед империализмом. Чернов воскресенье 4 августа отметило путь этого предельного погружения в предательское болото:

партия голосовала за военные кредиты. Воплощенная во фракционной и цекистской верхушке, партия голосовала против сотен тысяч своих членов - рабочих, с ненавистью одевавших позорную солдатскую форму, форму защитников предпринимательского трона, негодовавших против нелепой братоубийственной бойни. Местные гамбургские делегаты Вальсы, Шейдеманы, Мюллеры, мелкие чинуши социал - демократии, заправлявшие рептильной газеткой «Гамбургер Фольксблатт», истошно вопили со страниц этого продажного листка:

- На фронт! На фронт! Сейчас рабочий и капиталист, банкир и бедняк в дружном единстве грудью своей будут защищать дорогое вам отечество. Когда враг у ворот, нет места классовой борьбе!

Тельман был один из тех, кто предложил тогда бойкотировать этот грязный листок, орган партии, к которой он еще продолжал пока принадлежать. Другой партии не было. Тельман, как и многие другие, еще верил в то, что им удастся сломить предательство, сохранив партию. Рабочие низы не были заражены реформизмом, измена таилась в партийной верхушке. Надо было сохранять и собирать революционные силы партии, спасать их от охватившего руководство политического разложения.

Одетый в солдатскую форму, Тельман пришел к своим местным, гамбургским вождям.

- Я еду на фронт, - сказал он, - каковы директивы? Необходимо организовать массу, готовить ее к революционному отпору.

Вожди переглянулись. Ироническая улыбка пробежала по их лицам.

- Вы просто слепы, Эрнст. Вы повторяете слова, давно потерявшие ценность. Какой революционный отпор? Во время войны классовая борьба должна утихнуть.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.