- Амба! - сказал Мишка, - или сейчас, или никогда. Он должен быть!

И он пришел. Кожаная куртка и тонкие ноги, тонкие, как части машины, окунулись в темный, дымный туман и заскрипели по дорожке.

Тонкие ноги - вот это увидел Мишка и пытливо окинул все - и кожанку, и густую шерсть шарфа, и кепку, надвинутую на глаза.

- «Он»! - мелькнуло у Мишки, и на сердце стало тепло. «Он... если сейчас свистну, не оглянется - беспременно он».

Конторщик не оглянулся, хотя Мишка ласково, точно собаке, свистнул несколько раз. Сзади возрастал скрип еще чьих-то шагов. Халов оглянулся, от трамвая шло черное расплывчатое пятно, туман съедал очертания.

«Помешают, - подумал Мишка. - Помешают, а этот уйдет, как пить дать, уйдет, - надо на повороте».

Женька струсил, обернулся к трамваю и встал так, склонив голову, точно увидел в снегу растущую траву. Не обратил на это внимания Мишка, не может он удержать ног, вот уже рядом скользкая спина конторщика, скользкая такая же, как тело налима, когда он только что из воды, вот - руку на плечи кожанки положить можно.

В ладони у Мишки нарезной болт о двух шляпках, закостенели у Мишки пальцы, как у мертвеца, не разжать их.

И вот уже качнулась неживая спина, потускнела, и болт не нужен и лежит где-то в снегу, а пальцы разогнулись и теплеют: наливается жар в пальцы, когда бьешь кулаком по лицу.

- Сыграли на балалаечке! - дико и глухо кричит Мишка, - сыграли, гад...

Ползет через белый рыхлый туман пятно, съедает туман очертания, может быть, человек, а кто же здесь может быть, кроме человека, но сворачивает пятно вправо и не знает, что где-то рядом лежит оглушенный, избитый человек, и храп и пар из его рта не слышны и не заметны.

IV

Халов и Женька сидят в правом углу сцены, недалеко от президиума, Женька сгорбился и все старается уйти от наших глаз за пыльный кровянистого цвета занавес; Халов сидит, мучительно вытянувшись, зажав между коленями руки, глаза хотят сосредоточиться на плакате Авиахима, но всякий раз срываются и падают на президиум.

Хочет Халов сказать так: «родные братцы, ведь я это так, нечаянно, я не хотел... и в мыслях не было». Чувствует Халов, что балалайка, это ничтожество, гнусное по мизерности дело, ненужное, лишнее. И хочет сказать все это Халов Михаил, хочет, но не может.

Смотрит он на президиум сырым растерянным взглядом, кажется, вот-вот заплачет и с жалостью про себя: «какой же он, - Халов, хулиган, если он раскаивается»?

Собрание ведет вместо Табачкова агитпроп Митька Губер, черноволосый, лихой парень.

- У кого какие предложения? - говорит он и скашивает в сторону Халова глаза.

Молчание ложится на зал, такое густое и неподвижное молчание кажется, что оно на все время, и только через минуту кто-то робко, испугавшись собственного голоса, спрашивает:

- Какое мнение бюро?

И уже несколько ребят обрадованно, во все глотки требуют, точно хотят узнать мучившую их тайну:

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.