В понедельник вечером, как только Идрис испробовал очки, ему показалось, что он вошёл в новый мир. Это произошло в аптеке Дэйвиса, наиболее удивительном месте для открытия чего-либо нового. Внезапно всё вокруг него приобрело поразительную чёткость и яркость деталей. Глубоко испещрённое морщинами лицо хозяина и седые редкие волосы задержали его взгляд, пока, наконец, Лью не спросил, какого чорта Идрис уставился на него. Склянки на полках, надписи на наклейках резко выступили перед его глазами. Только его возлюбленные шары - менее сверкающие теперь, так как уже смеркалось, - оставались почти такими же, какими он привык их видеть. Хотя даже и на них он заметил отражение аптечных полок, гораздо более детальное, чем то, которое он замечал прежде.

По дороге домой Идрис с замиранием сердца узнавал лица мужчин и женщин на противоположной стороне улицы, и в его голосе появилась радость, когда он здоровался с теми, которых знал. И когда он пришёл домой, чудесный пир ждал его, правда, не такой, чтобы наполнить его никогда не бывающий полным желудок, но пир забытых подробностей, вещей, комнат, которые до сих пор были для него так же расплывчаты, как и внешний мир.

Вскоре после того, как он кончил ужин, состоявший из хлеба, маргарина и бледного чая, ликование по поводу его обновлённого зрения начало уменьшаться, когда он стал анализировать некоторые из вновь оживлённых деталей. Его мать с седыми волосами и изборождённым морщинами лицом. Её дешёвая одежда, ставшая отталкивающей от долгой носки... Отец, опустившийся за время своего вынужденного безделья... Тёмные, запущенные стены их жилища, покрытые пятнами сырости, сломанная мебель, рваные ковры, - в каждом углу бедность, едва скрываемая гордостью, которая быстро уступала дорогу отчаянию.

Идрис раньше обычного отправился спать, задумчивый и грустный, не зная, как относиться к своему заново обострённому зрению. На следующий день он не надел очков, пока не вышел из дома, направляясь на работу. В утренней дымке, смягчавшей уродство домов, холмы по обе стороны долины резко и чётко вырисовывались на фоне неба. Снова Идрис почувствовал волнение от открывшегося ему мира.

Приближаясь к угольным копям, он увидел бадьи, которые вытаскивали шлак из единственной ещё действующей шахты. Поворот дороги позволил ему увидеть медленно двигающийся ряд бадей. Высоко над ними, на таком расстоянии, которого не могло охватить целиком даже его новое зрение, высился гладкий конус, к нему бадьи незаметно и беспрерывно прибавляли своё содержимое.

Прежде, когда он ещё был мальчишкой, Идрис видел, как росли эти навалы шлака. За годы, когда испортилось его зрение, навалы перестали расти, а он даже не замечал этого. В это утро всё было иначе. Навалы стояли перед его глазами - острые, чёткие и бесполезные, чудовищно уродливые, - вызывающие молчаливую ярость, клокотавшую у него в горле... Он шагал мимо длинных рядов запущенных, грязных шахтёрских лачуг, построенных прямо на дороге.

На секунду, увидев знакомую фигуру, приближающуюся по другой стороне улицы, он позабыл обо всём. Это была девушка, чуть старше его, которую он встречал ежедневно, когда она шла на работу в мануфактурную лавку. Они всегда встречались, идя по противоположным сторонам улицы, и оборачивались, и улыбались друг другу, иногда обмениваясь обоюдными приветствиями. Дальше этого дело никогда не заходило, хотя Идрис и построил вокруг девушки мечтательную легенду. Когда-нибудь он обязательно пригласит её пойти с ним в кино!...

Когда девушка подошла ближе, он покраснел от мысли, что его очки могут показаться ей нелепыми. И как раз в тот момент, когда она улыбнулась ему, много, как ему показалось, откровеннее и прямее обычного, - он похолодел. Он разглядел черты её лица и её одежду более подробно. И он увидел, что её лицо было бледно и измождённо, а одежда изношена и стара... Едва слышно он произнёс приветственное «хелло» и поспешил пройти.

До аптеки Идрис шёл не оглядываясь. И, внезапно, с решимостью, необычной для него, Идрис сдёрнул с носа очки и сунул их в карман пальто. Затем он открыл дверь аптеки и вошёл. Он прошёл прямо за прилавок, и сверкание шаров в окне ударило ему в глаза и разгладило жёсткие морщинки в уголках рта.

Он решил держать очки в аптеке. Он никогда не возьмёт их с собой домой, никогда не будет носить их вне аптеки. Он не хотел видеть. Во всяком случае, до тех пор, пока достоинство и процветание вновь не вернутся в долину и не изгонят уродство, не вычистят эти недостойные людей жилища, не поправят лица его матери, отца девушки, которую он встречает по утрам. Ибо Идрис не знал никакого пути, по которому можно направить свой гнев, чтобы он принёс результаты.

Он положил очки в футляр и спрятал. Затем подумал, что только на улице ему заметна его близорукость, что на самом деле он и в аптеке может не носить очков. И он снова вынул очки и, аккуратно завернув их в большой кусок мягкой, тонкой бумаги, чтобы они не пылились, спрятал обратно в ящик. Он чувствовал, что много лет должно пройти, прежде чем он снова захочет надеть очки, - много лет, прежде чем долина избавится от индустриального застоя и люди, которые тут живут, ощутят новую и достойную радость жизни.

Пока же у него оставались его пять огромных шаров с подкрашенной кислотами водой и книги из бесплатной библиотеки.

Перевод с английского Юрия Смирнова

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.