Решительный штурм позиций формализма начался у нас с резкой критики оперы Шостаковича «Леди Макбет Мценского уезда». Обрушив удар на эту низкопробную формалистскую стряпню, на этот «сумбур вместо музыки», «Правда» подняла вопросы большого, принципиального значения - о корнях формализма в нашем искусстве, о необходимости борьбы с этим явлением, чуждый духу нашей эпохи и нашего общественного строя.

Что такое, вообще говоря, формализм?

В широком смысле слова формализм в искусстве - это попытка оторвать форму от содержания, это стремление представить художественную форму (сочетание слов, звуков, красок) как самодовлеющее начало в творчестве. Формализм - это, по существу, пропаганда безыдейности. Возникший на почве духовного разброда западной культуры, пропитанный свойственным этой культуре индивидуалистическим мироощущением, формализм принципиально враждебен социалистическому творчеству, - глубоко идейному и глубоко коллективистскому по своим принципам.

Искусство, разумеется, имеет своп законы, свойственные только ему. Было бы неправильно объяснять все законы, особенности, оттенки искусства только социальными причинами. Грубо ошибается тот, кто, например, особенную светотень в картинах знаменитого художника Рембрандта объясняет своеобразием развития голландского торгового капитала.

Но в то же время всякое подлинное искусство всегда корнями своими уходит в народ, в общество. Особенности общественного строя определяют весь строй, дух искусства. Сила искусства - в его связи с народом.

Не случайно наиболее решительное наступление на формализм началось именно сейчас. Гигантски выросли культурные запросы советского народа. Рабочие и колхозные массы пред - являют к искусству повышенные эстетические требования.

В чем основная вина, вернее, беда композитора Шостаковича? В том, что музыка его чужда советскому человеку. Музыка эта отвечает не большим, патетическим, героическим чувствам советских людей, а мелким, издерганным, ничтожным переживаниям извращенных индивидуалистов. Музыка эта пренебрегает содержанием во имя формы, естественной жизнью во имя пустого оригинальничанья.

Шостакович заменяет мелодию стонущими, хриплыми звукосочетаниями, характерными для упадочной музыки буржуазии. Шостакович отказывается от прекрасного музыкального наследства великих русских композиторов (Глинки, Чайковского, Римского - Корсакова, Мусоргского) во имя оглушительной, какофонической музыки второстепенных западных композиторов наших дней (Кшенека, Хидемита, Берта). Шостакович делает из житейской, реалистической повести Лескова бессмысленную шумовую игру, рассчитанную на любителя «сильных ощущений», издерганного западного буржуа.

Музыка Шостаковича не имеет ничего общего с содержанием повести Лескова. Она может быть перенесена в любую другую эпоху, в любую другую среду - и везде она будет одинаково чужда содержанию, одинаково искусственна и сумбурна.

Социальное назначение искусства совершенно не занимает формалистов.

Разве случайно, что такую величественную тему, как «Ленин», композитор Шебалин сделал предметом фальшивой звуковой эквилибристики?

Разве, наконец, не характерно для чисто формалистического, безыдейного искусства Шостаковича то, что он «индустриальную» музыку балета «Болт» перенес без труда в «колхозный» балет «Светлый ручей», а темой рабочего движения в «Златых горах» избрал органную фугу? Идейность принципиально чужда формализму, а безыдейное искусство - не искусство.

Формализм не считается с массами: он ищет поклонников и последователей в среде немногих, так называемых гурманов. Формализм не видит и не хочет видеть повышенных запросов, которые предъявляют сейчас к искусству рабочие и колхозники нашей страны.

Глубоко неправы те, кто подобно писателю Олеше и сейчас смотрят на Шостаковича как на гения, сравнивая его с... Моцартом. Говорить так - значит признавать, что в советских условиях возможно существование гения, принципиально чуждого социалистическому методу в искусстве. Чтобы быть последовательным, нужно либо признать теперешнее искусство Шостаковича социалистическим, либо отвергнуть представление о Шостаковиче как о гении. Говоря это, мы вовсе не ставим под сомнение будущий путь Шостаковича. Порвав со своими формалистическими установками, Шостакович - а он еще молод - сумел бы стать в ряды подлинных творцов советского искусства, но только при условии полного разрыва с прошлым.

Нельзя забывать о том, что формалистическое искусство Запада даже тогда, когда оно прикрывалось маской революционности, на деле оказывалось искусством реакции. Один из вождей футуристического формализма, Маринетти, сейчас воспевает итальянский фашизм и его нападение на Абиссинию. Французский формалист Мак - Орлан также тянется к фашизму. Наоборот, большое революционное искусство Запада (Ромен Роллан, Барбюс) принципиально враждебно формализму.

Поднятый «Правдой» вопрос о музыке Шостакозича очень скоро перестал быть только вопросом оценки одной вещи одного композитора, а превратился в принципиальный вопрос развития всего советского искусства.

Формализм как течение, противопоставляющее себя методу социалистического реализма, имеет своих последователей и в литературе, и в драматургии, и в живописи, и в архитектуре - во всех областях «надстроечного художественного труда». Борьба с ним поэтому и очень трудна и очень важна, так как она имеет глубокое общественно - политическое значение.

«Литературная газета», например, ухитрилась вначале не заметить важности поставленных «Правдой» вопросов для советской литературы. Она решила, что эти вопросы касаются только музыки. Но когда, наконец, ходом вещей писательская общественность также была вовлечена в обсуждение вопроса о формализме, оказалось, что этот вопрос имеет для литературы первостепенное значение. Оказалось, что и здесь много словесной абракадабры, голого словесного трюкачества вроде «Цыганской рапсодии» поэта Сельвинского, в которой слова заменены бессмысленными звукосочетаниями. Оказалось, что и здесь погоня за формальными выкрутасами становится иногда «творческим методом» того или иного поэта.

В своей статье о формализме А. М. Горький пишет: «В литературе вопрос формы - вопрос эстетики, вопрос о красоте. Для Гегеля, как и для Платона, красота - выражение идеи. В области права формализм выражается предпочтением буквы закона смыслу его. В эстетике - учение о красоте - формалисты утверждают, что красота сводится и выражается в гармоничном сочетании звуков, красок, линий, которые приятны зрению и служу сами по себе, как таковые и независимо от того, что выражается посредством их. Соотношение линий в архитектуре, игра линий в орнаменте, сочетание красок в материях нашего платья, стройность, изящество, удобство форм посуды и различных предметов домашнего обихода иногда также великолепны и прекрасны, как прекрасна мелодия в музыке. В литературе излишняя орнаментика и детализация неизбежно ведут к затемнению смысла фактов и образов. Желающие убедиться в этом пусть попробуют читать Екклезиаста, Шекспира, Пушкина, Толстого, Флобера одновременно с Марселем Прустом, Джойсом, Дос - Пассосом и различными Хемингуэями.

Формализм как «манера», как «литературный прием» чаще всего служит для прикрытия пустоты или нищеты души. Человеку хочется говорить с людьми, но сказать ему нечего, и утомительно, многословно, хотя иногда и красивыми, ловко подобранными словами он говорит обо всем, что видит, но чего не может, не хочет или боится понять».

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.