- Надо его остановить, - обратилась Мемсагиб к Попу. - Куда вы метили?
- В шею, - солгал я: на самом деле я целился в лопатку.
- Чертовски здорово! - сказала Мемсагиб.
- По - моему, он бесстыжий лгун, - сказал Поп.
- Нас, великих стрелков, никто не ценит. Разве только после смерти.
- Он, как видно, рассчитывает, что мы понесем его на руках, - оказал Поп. - Этот носорог погубил его.
- Ну, ладно, теперь следите за мной внимательно. Я все время стрелял метко.
- Я помню один случай... - не унимался Поп.
- Я тоже вспомнил этот случай. Я как - то все утро преследовал великолепную антилопу, пуделяя раз за разом, потом взобрался на муравейник, чтобы уложить другую, гораздо худшую, отдохнул на муравейнике, промахнулся с пятидесяти ярдов, видел, что она стоит прямо против меня абсолютно неподвижно, задрав нос, и выстрелил ей в грудь. Она перекувырнулась, но когда я подошел к ней, вскочила и убежала, спотыкаясь. Я сел и стал ждать. Когда она остановилась, по-видимому, обессилев, я выстрелил ей в шею медленно и тщательно. Я мазал восемь раз подряд, во мне подымалась тупая злоба, я не корректировал своей стрельбы и стрелял все в то же место. Все носильщики смеялись надо мной. Мемсагиб и Поп не произнесли тогда ни слова, а я все сидел, холодный, ополоумев от тупой ярости, твердо решив перебить ей шею, но ни в коем случае не вставать и не гнаться за ней по этой раскаленной, спекшейся полуденной равнине. Никто ничего не говорил. Я протянул руку, чтобы М'Кола дал мне еще зарядов, опять начал стрелять очень тщательно, опять мазал и на десятом выстреле перешиб ей ее проклятую шею. Я ушел, не взглянув на нее.
- Бедный папа, - оказала тогда Мемсагиб. - Свет и ветер виноваты. - заметил Поп. -
Все пули били в одно место. Я видел, как они взрывали пыль.
- Я был гнусным, кровожадным, тупым дураком, - сказал я. - Во всяком случае, теперь я научился стрелять.
Мы выбрались из лагерной тени и поехали по песчаному руслу дороги под западным солнцем. Густой кустарник подступал к краю песка, непроходимый, как джунгли, и на воем протяжении дороги мы обгоняли кучки людей, шедших на запад. Одни были совершенно голы, только плечо обмотано грязной тряпкой. У некоторых были копья. Богатые держали в руках зонты и кутались в белые плащи; их жены шли за ними следом, неся горшки и кастрюли. Все эти люди уходили от голода.
В палящем зное, надвинув шляпы на глаза, разглядывая дорогу и людей, ища в прогалинах кустарника следы дичи, мы неслись на запад.
Один раз на полянке, между «устами, мы увидели трех небольших кущу. Серые, толстобрюхие, длинношеие, лопоухие, с маленькими головами, они нырнули в кустарник и исчезли. Мы выскочили из автомобиля и пустились за ними, но не нашли следа.
Чуть подальше стайка быстроногих цесарок солидной рысью перебегала дорогу. Только я выпрыгнул из автомобиля и бросился за ними, как они вспорхнули по направлению к деревьям, поджав лапки к толстому брюшку, выбивая дробь короткими крыльями и кудахча. Я подбил двух, они тяжело шлепнулись оземь и забили крыльями. Друпи отрезал им головы, тем самым узаконив их в качестве пищи. Он отнес их в автомобиль, где М'Кола заливался смехом - здоровым стариковским смехом, полным издевки надо мной, охотничьим смехом. Мои промахи доставляли ему истинное наслаждение. При виде падающей птицы он смеялся, а когда я мазал, рычал от хохота и тряс головой.
- Спросите его: какого черта он смеется? - спросил я как - то Попа.
- Вы кажетесь ему смешным, - ответил Поп.
- Отлично! Я смешон? Ну и черт с мим.
- Вы ему кажетесь очень смешным, - сказал Поп. - Мемсагиб и я - мы не стали бы смеяться.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.
По материалам Сталинградского музея обороны Царицына имени товарища Сталина