Своя ноша

В конце двадцатых годов обычным делом было прийти на фабрику... с биржи труда. Даже не то чтобы обычным делом, – огромной удачей! В то время была безработица. Тысячи людей стояли в очереди на бирже. Стояла и я, ежедневно ходила отмечаться, потому что, если хоть раз не явишься на биржу, – вылетишь из очереди. Мне, считалось, очень повезло: не прошло и трех месяцев, как в один прекрасный день я увидела себя в списке принятых на фабрику «Пролетарка» – так до войны именовался наш комбинат. Домой летела, не помня себя от счастья. Мне удалось «обогнать» многих в очереди, потому что я была еще подростком, и таких, как я, брали на черновую, подсобную работу.

Знакомство с фабрикой началось с подвала, где я всякое старое тряпье разбирала: пряжу, еще годную в дело, обрывки материи. Не знаю, долго ли пришлось заниматься этим, если бы не наш комсомольский секретарь Саша Кондратьев. Он считал, что комсомолок надо «вытащить» из подвала и научить настоящей работе. Каким-то образом он сумел найти несколько свободных станков и для меня. Однако, заботясь о нас, Саша рассчитывал и на нашу активность...

Надо представить себе тогдашнюю обстановку на фабрике. Да, назывались мы гордо, революционно – «Пролетарка»! Но далеко не все еще соответствовало этому названию. Нельзя забывать, что с октября семнадцатого минуло лишь десять лет – а это мгновение в истории. Из книг нынешняя молодежь знает, как трудно проходила коллективизация – ломка всей системы сельского хозяйства. Перемены в промышленности не сопровождались такой острой борьбой – ведь у нас не было кулаков и середняков, но нам приходилось менять психологию людей, привыкших всю жизнь гнуть спину на хозяина и не вполне еще осознавших, что отныне работают для самих себя.

В коридоре фабрики висела икона; по церковным праздникам зажигали лампадку. Комсомольцев-безбожников пожилые ткачихи не любили, а помощник мастера прямо говорил: всяких болтунов мне не надо. Можно представить его «радость», когда меня привели к нему...

За станок встала, глотая слезы и вспоминая мамины рассказы о работе. Когда у меня станок первый раз остановился, я даже не знала, что сказать, как объяснить причину поломки. Старые ткачихи «научили», я доверчиво передала их слова помощнику мастера – и долго еще слышала, как он хохотал и издевался надо мной. Его отнюдь не безобидные насмешки продолжались до тех пор, пока я не выполнила норму на 118 процентов.

Между тем положение складывалось такое, что в нашем исконно текстильном крае не было... ткани; магазинные полки пустовали. Достаточно сказать, что материю выдавали по ордерам – 10 метров в год на семью. Почему же так получалось? Молодежи, на ее свежий взгляд, разобраться было не так уж трудно.

...В коридоре куб с кипятком стоит. У каждой ткачихи под станком – здоровенный чайник. Что ни час – перерыв, начинается чаепитие. Чаю напьется – пройдет по фабрике, всех родных навестит. Время идет, станки стоят. Вольготная жизнь многих устраивала, но нельзя было больше так работать. Саша Кондратьев рассчитывал на нашу помощь именно в том, что мы, комсомольцы, встряхнем застоявшийся уклад фабричной жизни. Однако сделать это было непросто. Когда мы стали показывать высокую выработку, открыто критиковать на собраниях любителей почаевничать, доказывать, что можно обслуживать не по 8, а по 16 станков – тут-то наши «старушки» и забеспокоились.

В том, что старое не уходит без боя, мы убедились сразу же. Кто-то обрезал основу на станках комсомольцев и пускал слухи, что они сами это сделали; кто-то мелом на асфальтовом полу у станков писал угрозы в наш адрес; кто-то в шихтовальном отделе бросил болт в машину. Однажды мы с подругами Катей Гребневой и Ксенией Абрамовой обнаружили подброшенную записку: «Не переходи на много станков, глаза сожжем кислотой». Мне тогда мама сказала: «Ты вечерами ходи поосторожней, поглядывай». Но нас нельзя уже было остановить. Саша Кондратьев добивался, чтобы комсомолок в цехе становилось больше, и все чаще я видела среди станков мелькающие красные косынки – мы носили их как дополнение к комсомольскому билету. И с помощником мастера больше не конфликтовали – им стал комсомолец Вася Сапунов, мой будущий муж.

Да, многих тогда молодежь вывела из полусонного состояния, а самое главное – подготовила добрую почву семенам, которые были брошены в апреле 1929 года.

7 апреля был выходной день. Я встала пораньше, повязала любимую красную косынку, вышла на улицу. Прохладно было еще, но солнечно. Вижу: и моя «Пролетарка» просыпается, на площади рабочие трибуну красной материей обтягивают, из клуба музыканты с трубами идут. А людей все больше и больше. Пошла и я в общем потоке. От фабрики мы в половине первого отправились на центральную площадь города, где уже тогда стоял памятник Ленину. Несли плакаты: «Да здравствует «Трехгорка!», «Вызов принимаем!» Фабзавучники тоже с транспарантом: «В школе ФЗО не будет брака, простоев и прогулов». Весь город на площадь пришел с песнями. После митинга двинулись к Большому Пролетарскому театру. Места там всем желающим не хватило, но мне повезло, протиснулась в уголок и все видела...

Видела я, как там, на сцене, наша прядильщица Мария Таврунова подписывала легендарный «Договор тысяч». Много лет прошло, но разве забудешь такое! А началось-то все с того, что мы вызвали на соревнование ивановцев, нас вызвала московская «Трехгорка», и решили затем текстильщики трех губерний – Тверской, Московской, Иваново-Вознесенской – соревноваться вместе.

Вышли мы из театра, а расходиться не хочется. Возникали стихийные митинги; почему-то запомнилось, как пробрался на трибуну рабочий механического отдела и потребовал слова от имени... прогульщиков. Кругом – хохот. Однако это его не смутило, и он от имени прогульщиков пообещал, что за пятилетку ни разу не прогуляют. Посмеялись, похлопали. После газеты писали, что «Договор тысяч» даже прогульщиков усовестил. И это чистая правда.

Так вот, «Договор» надо было выполнять, и мы с подругами стали брать по 16, а то и по 20 станков. Впрочем, не скажу, что после заключения договора все сразу поголовно стали энтузиастами-многостаночниками. Были и такие, кто жалел о прежней спокойной жизни, косо посматривал на молодежь. Но их с каждым днем становилось все меньше.

Оплата труда до двадцать девятого года была какая-то странная: не учитывалось количество метров ткани (сейчас это звучит невероятно), поэтому не было заинтересованности работать лучше. После «Договора тысяч» учет и оплату упорядочили. Если кто-то опасался, что из-за этого снизятся заработки, то он ошибся: заработки снизились только у лентяев – тем самым они показали свою настоящую цену. Многостаночницы же стали зарабатывать намного больше.

В ткацком повесили доску показателей, можно было каждый день смотреть, кто как работает. А если кто-нибудь хотел соревноваться, мог на листке бумаги написать вызов любой работнице. Тогда у нас появлялись первые отечественные станки, но больше было старых, марки «Рюти». Я работала и на тех и на других. Подруги Катя Семенова и Катя Гребнева смело взяли по 24 станка, когда у меня было еще 16. Ну, неудобно мне было отставать, решилась и я на 24. И не отставала, хотя не заканчивала училище, а обучалась профессии прямо в цехе.

Многие втягивались в соревнование. Даже наши «старушки» начали писать заявления с просьбой добавить им станков.

Тем временем пришло известие из Вичуги, что Маруся и Дуся Виноградовы взяли по 100 станков! Наше самолюбие это задело – мы-то чем хуже? Перешли на новое уплотнение. У нас в большинстве были старые станки, неудобные – в этом смысле мы отставали от ивановцев. Я помню, как приехали из Москвы двое товарищей, весь день они провели на моем участке, что-то записывали, замеряли время. А в конце смены сказали мне: «Красиво вы работаете – как танцуете. Но это оборудование у вас пять лет жизни отнимет». Я тогда не очень испугалась,

знала: питерские рабочие уже готовят нам новые высокопроизводительные станки.

Становилось известным слово «многостаночница». Многих уже знали в лицо; и нередко бывало, что даже мальчишки, встретив меня на улице, кричали: «Смотрите, многостаночница идет!» А мне это название нравилось, больше даже собственного имени, честное слово.

Тогда же появились первые сквозные бригады. Я, например, знала, что пряжу мне поставляет только прядильщица Шевалева. Вот однажды я работаю и чувствую: что-то не то. Никак не управляюсь, совсем с пряжей замучилась. Пошла в прядильный. Оказалось, Шевалевой нет, ее подменяет другая работница, не из нашей сквозной бригады... Если сегодня кто-то недоверчиво относится к сквозным бригадам или считает их пустой формальностью, – он очень ошибается, я это хорошо знаю по собственному опыту.