Через несколько часов идти стало труднее. Путь преграждали цепи холмов, невысоких, но с крутыми склонами. Тяжело ступая, путник поднимался на них, сбегал вниз и снова поднимался. Подножия были покрыты мелким песком, в котором он увязал по лодыжки. Шаги его стали медленнее и короче.

На гребне холма он присел в одной из впадин. Повернувшись спиной к несущему мириады песчинок ветру, еще раз по компасу и звездам сверил маршрут, потом достал из мешка термос с отвинчивающейся крышкой и ложку. Ел он медленно, маленькими глотками, каждый раз запивая их. Меню составляли манная каша и молоко. Лицо его скривилось в улыбке, когда вспомнилось, какие большие глаза сделали, услышав его заказ, хозяева таверны около автобусной станции. Водка и свежий, хорошо прожаренный бифштекс, а не эта безвкусная кашица были в их представлении едой, достойной мужчины.

Он снова подумал о враче, как это делал часто, с тех пор как три недели назад в последний раз побывал в пропахшем лекарствами кабинете. Врач сидел за большим письменным столом, на котором лежало с полдюжины рентгеновских снимков. «Вам надо решаться на операцию, Антонио, причем немедленно. Язва желудка, к тому же выглядит весьма неважно. Пока еще время есть, но затягивать опасно. – Испытующе посмотрел сквозь стекла очков и, увидев на лице пациента испуг, добавил: – Не пугайтесь, все пройдет хорошо. И стоить ничего не будет. Я обеспечу вам койку в клинике. Только поскорее. Лучше всего на следующей неделе».

Врач, разумеется, был прав. Но он не мог знать, что накануне вечером на заседании местного партийного комитета было принято другое решение: направить Антонио в район Арики. Обсуждался этот вопрос долго, взвешивали все, и пришло время переходить к делу. Согласие Центрального Комитета' было получено, и для поездки в Арику других кандидатур не находилось. Все остальные, недавно появившиеся на копях, не знали Хосе, который был арестован почти год назад.

Врачу Антонио сказал что-то о настоятельной необходимости съездить по семейным делам. «Причем дела неотложные, господин доктор». «Сколько времени рассчитываете потратить на эту поездку?» «Самое большее две недели». «Ну, как хотите, но, предупреждаю, не больше. Я пропишу вам диету, которую надо строго соблюдать. Если вы самое позднее через четырнадцать дней не вернетесь, я снимаю с себя всякую ответственность». «Конечно, господин доктор».

Поездка уже отняла три недели, и к ним, пожалуй, добавится четвертая. Больше времени, чем рассчитывали, потребовала подготовка. Но сегодня ему предстоит наконец встретиться с Хосе. Теперь все должно пройти быстро, и тогда пусть доктор потрошит его во славу божью. В госпитале по крайней мере полиция разыскивать не будет. Ладно, хоть диету удавалось соблюдать. И не растряси его сегодня в старом автобусе, боли в желудке были бы терпимыми. Иногда он целыми часами не испытывал неприятных ощущений. Врач, возможно, преувеличивал опасность. Недаром сначала говорил о нескольких днях, а потом дал ему целых две недели.

На случай особо острых приступов боли врач прописал Антонио капли и еще дал добрый совет: не желаете плохого исхода – старайтесь не нервничать. Но диете такого рода следовать было труднее, чем обычной, во всяком случае, до тех пор, пока он не вернется домой.

Каменистая почва на склонах и даже на гребнях холмов постепенно сменялась песком, который уходил из-под ног и тем замедлял темп ходьбы. Антонио все чаще оглядывался через плечо. Небо за его спиной сначала заметно посветлело, потом стало алеть. На его фоне резко выделялись, темнели зубчатые очертания гор. Над землей разливался рассвет. Но здесь не было ни жизни, ни птиц, приветствовавших наступление нового дня, только немые желтые песчаные холмы. Как бы окутанное в раскаленную дымку, взошло солнце.

Антонио встал и потянулся. Прохладный порыв ветра овеял его волосы. До утра оставалось добрых два часа. Их надо было использовать с толком. Когда солнце поднимется высоко, идти будет жарко. Он вскинул мешок на плечи и стал спускаться в долину, все время придерживаясь западного направления.

Через час ходьбы Антонио почувствовал сильную усталость после долгого ночного марша, и, кроме того, было бы неосмотрительно появляться на месте встречи в дневное время. Может быть, именно сегодня высланы усиленные патрули. Надо было предусмотреть все случайности, которые могли бы помешать успешному выполнению задания. Пожалуй, есть смысл переждать здесь до вечера.

В пустыне не слышалось ни единого звука. Даже ветер угомонился, и земля как бы покорно ожидала ежедневной кары от жалящего беспощадного солнца. Через час жара обещала стать невыносимой, через два – в песке можно было бы варить яйца. Куда бы он ни взглянул, всюду виднелись только голые светлые дюны, из которых кое-где выглядывали каменные хребты плоских гор и красные или черные скалы.

На один из таких каменных выступов, на добрых пятьдесят метров поднимавшихся над уровнем пустыни, но с тыльной стороны почти занесенных песком, тяжело ступая, поднялся Антонио. В дюнах, волнообразная поверхность которых каждый день причудливо изменялась ветром, оставались глубокие следы. Но это ничего не значило, ветер не оставит их надолго. Как'только поднимется – заметет, как будто и не было их, как заметает он все, даже эту скалу, засыпанную чуть ли не до половины.

Выбрав место с южной стороны, в течение всего дня остающееся в тени, Антонио растянулся на песке. Здесь сохранялась приятная прохлада. Он закрыл глаза и минут через пять впал в забытье.

Проснулся он часа в три пополудни. Воздух над ярко-желтой пустыней, казалось, сверкал от жары, красные скалы будто пылали. Горы были окутаны дымкой. И все же он отчетливо видел белое мерцание ледников. Там, наверху, на четырех- и пятитысячеметровой высоте, над этой бесконечной сушью было в избытке воды. Но горе тому, кто отклонится от маршрута, чтобы дойти до нее. Пустыня поглотит его и погребет кости под песком. А перед Антонио в двух или трех часах ходьбы было море, синее и бездонно глубокое. И между этими двумя источниками прохлады простиралась пустыня, отделявшая их друг от друга широкой стокилометровой полосой молчания и смерти.

Антонио снова достал из мешка термос. Принявшись за еду, он оглядывал окрестности прищуренными глазами – нестерпимо яркий солнечный свет, отражавшийся от прокаленного до белизны песка, причинял боль. Здесь все выглядело иначе, не так, как там, дома, на угольных копях. Там были хвойные леса, доходящие до самого океана, города, поля, там была жизнь во всем. Многие, побывавшие в том краю, называли его грязным и жалким из-за дыма, выбрасываемого множеством труб, из-за копоти и угольной пыли. Может быть, отчасти они были правы, но все же это было в тысячу раз лучше, чем мертвый песок пустыни.

Антонио взглянул на часы. Пять. Если он сейчас двинется в путь, то как раз в сумерки доберется до Писагуа. Лицо и руки ему обжигало немилосердное солнце, такое, о котором он и представления не имел там, дома. Он старался по возможности держаться в тени холмов, чтобы хоть немного укрыться от жары и вместе с тем от чьего-либо внимания. Поднимаясь, он часто оступался и скользил обратно по мягкому, податливому песку; спускаясь по склонам, вынужден был соблюдать особую осторожность, чтобы кубарем не полететь вниз. Это был мучительно трудный путь. Время от времени он отпивал по глотку молока. Только по маленькому глотку. Кто знает, вдруг расчет оказался неверным, и ему предстоит шагать еще долго. На этот случай лучше, если в термосе что-нибудь останется.

Но расчет оправдался. Когда солнце коснулось горизонта, лицо его тронул порыв свежего соленого ветра. Он зашагал бодрее, взобрался на песчаный холм, потом на второй, на третий, и через четверть часа под ним, тускло поблескивая в сгущающихся сумерках, лежало море. Добрых три сотни

метров оставалось до белой линии прибоя у прибрежных скал, но шум его доносился, хотя и не очень отчетливо. Спуск был крутым, во многих местах почти отвесным. Справа перемигивались огоньки. Антонио присел рядом с кучей камней, закурил сигарету – первую после Арики – и стал вглядываться в серые крыши, раскинувшиеся внизу.

Раньше, несколько десятилетий назад, Писагуа была известна как порт, через который вывозилась селитра. А потом вырвались вперед соседние портовые города, и к Писагуа больше не подходили корабли, люди разъехались, дома пришли в запустение.

Но год назад кому-то в правительстве пришла в голову мысль превратить этот город-призрак в концентрационный лагерь для политзаключенных.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.