Девушка из гостиницы

...Москву дали в первом часу ночи, когда Олег Петрович, выкурив три сигареты, перебрал в памяти все подробности этого вечера. Он выпил больше обычного, захмелел, почувствовал почему-то не прилив сил в себе, а напротив, ощутил вдруг свой возраст, тяжесть устойчивых семейных отношений, понял, как он несвободен в поступках, и беспричинно загрустил. Они спустились к реке, у чугунного парапета Олег Петрович взял Тамару за плечи, заговорил о своей тоске, давнишнем желании встретить вот такую девушку, как она, полюбить, жаловался на будничность личной жизни.

– Да и нет, собственно, у меня никакой личной жизни, – взволнованно говорил он, держа руку на плечах девушки, – одна работа, а дома только разговоры о даче и что еще достать, купить, а квартира и так словно комиссионный магазин. Жена моя – обыкновенная мещанка, а была когда-то другой, стихи любила, пела под гитару. В общем, Тамарочка, обманула меня жизнь... – И понимал, что говорит неправду: дачей больше интересуется он сам, и однотонность домашней жизни зависит прежде всего от него, от его работы, потому что жена ходит и в театры и на концерты, хотя работает не меньше. И от этой неправды в нем поднималась злость, он становился раздраженным и жалким. Сочувствие девушки он принимал за интерес к себе, гладил ее по голове, приглашал в Москву, обещал все показать, хотя сам туманно представлял, что означает это «все» и где бы он нашел время для встреч.

А Тамара в самом деле сочувствовала этому человеку, так отличавшемуся от тех, с кем ей доводилось разговаривать раньше. Отличавшемуся и своей опрятностью, и манерами, и откровенным разговором. Сочувствовала с полным доверием к человеку, случайно встретившемуся на ее коротком жизненном пути. Потому и стерпела руку на своем плече, принимая жест за желание как-то приблизить ее к своей жизни, заботам, огорчениям, о которых он так открыто говорил. Она вслушивалась в его слова, чутко воспринимала каждую интонацию голоса и невольно думала о своей жизни, перебирая в памяти эпизоды и детства и недавнего прошлого.

Вот они всей семьей на пляже, отец сажает ее на плечи, заходит в воду до подбородка, что-то отвечает на крики испуганной мамы. Затем они все вместе, втроем, крутятся на каруселях, едят мороженое, идут в кино... И сразу все перебивает длинный больничный коридор, она видит перебинтованного отца, заплаканное лицо матери. На заводе, где работал отец, случилась авария, он участвовал в ее ликвидации, да, видно, неосторожно, – тяжелый ушиб головы и позвоночника... Два года отец лежал дома, постепенно угасая, раздражаясь на разговоры, на ее, Тамары, вопросы, на любой шум. К матери приходила подруга, продавщица из соседнего магазина, приносила бутылку вина...

Тамара закончила восьмилетку, когда

в доме после смерти отца появился худощавый мрачный человек – отчим, от которого частенько попахивало спиртным. Работал он грузчиком в том же магазине, что и мамина подруга. Все чаще собирались они втроем, пили молча. Эти угрюмые застолья пугали девочку, она забивалась в угол, чужая, никому не нужная. А когда опьяневшая мать вспоминала про дочь и совала ей в руки то кусок колбасы, то конфету, та пугалась еще больше. Подруг дочери мать и отчим в доме не терпели, поэтому Тамара жила одна в своем маленьком мирке, придумывая истории о добрых людях, такие маленькие сказки, в которых всем было хорошо.

Все же мамина подруга, наверное, была неплохим человеком. После восьмилетки она взяла девочку к себе в магазин. Тамару оформили ученицей продавца. А еще через несколько месяцев устроила в гостиницу – всюду у нее были знакомые, у этой продавщицы гастронома...

Утром Тамара заскочила в гостиницу, поднялась на свой пятый этаж. Дежурила Ядвига Петровна, по паспорту Евдокия, еще в дни розовой юности сменившая данное ей при рождении прозаичное имя на модное, вычитанное в одном из романов. Ей было далеко за сорок, но она так и осталась Ядвигой. Эта худощавая смуглолицая женщина, державшаяся с многоопытной уверенностью, по непонятным даже для нее самой причинам выбрала Тамару в наперсницы и поверяла ей свою личную жизнь. Дважды она была замужем, и оба раза неудачно. Однажды улетела сразу после дежурства с полярным летчиком на Чукотку. Вернулась через три месяца, на расспросы отвечала односложно: «Да ну их с этой Чукоткой...» Только Тамара знала, что бывший летчик пил, со слезами вспоминал свою прежнюю семью, доставал фотографию девочки в школьной форме. Ядвига, поняв, что никогда не займет место незнакомой ей женщины в сердце этого очень нравившегося ей человека, без предупреждения уехала в свой город, по которому уже соскучилась. Ее вновь приняли в гостиницу, потому что она умела усмирять самых буйных жильцов, строго относилась к горничным, не позволяя им заводить всякие «шуры-муры». И только Тамара была ее слабостью, как она сама говорила, обнимая девушку.

– Красота девушки – это капитал, – часто поучала ее Ядвига. – Ничего ценнее нету. Не связывайся с парнями. Все эти желторотики глупые, грубые, и за душой пусто. Присмотри себе солидного мужчину, поверти им, заинтересуй, а в руки не давайся... Сам от тебя не отстанет.

Тамара смеялась над ее поучениями. Она прощала Ядвиге эти нелепые, с ее точки зрения, советы. То ли откровенностью, то ли явным проявлением симпатии Ядвига нравилась Тамаре. Даже дома, вспоминая поучения Ядвиги насчет солидных мужчин, Тамара не могла удержаться от смеха, получая замечания матери: «Чему радуешься, глупая?»

Ну как она могла объяснить, что сама-то живет ожиданием добра, верит людям и ничем эту веру в ней не искоренить.

Люди, особенно старше ее и опытнее, казались ей надежными наставниками, с которыми можно быть откровенной, ждать сочувствия, помощи. Теперь, в свои восемнадцать лет, она чувствовала, что работа в гостинице чем-то не устраивает ее, ей хочется чего-то иного, такого, чтобы не мелькали так часто чужие люди, не было этой повседневной

монотонности – стелить постели, убирать грязное белье, протирать номера. Но что надо делать для этого, она не знала. Мать советовала идти в продавцы. «Жить будешь припеваючи», – заключала она с непонятной усмешкой. Тамара не хотела работать в магазине. Надо было сделать смелый шаг – пойти учиться, хоть и заочно, ведь десятилетку она все же закончила в вечерней школе. Дома оставаться было невтерпеж. Вот в это время и встретился ей Олег Петрович...

– Ну, чего ты ждешь? – говорила Ядвига, улыбаясь смущению девушки. – Никто тебя не осудит, что устроиться хочешь. Тем более с твоими-то непутевыми родителями... Не отдавай ты им деньги, – внезапно озлилась она, – а пойди купи себе платье хорошее, чем детские донашивать...

– Не надо об этом, – просила Тамара.

...Они сидели в том же ресторане, даже за тем же столиком. Ничем этот вечер не отличался от вчерашнего, только Олег Петрович больше и веселее говорил, шутил и все просил называть его по имени и на «ты». За квартал от гостиницы он предложил:

– Зайдем ко мне? Она покачала головой.

Олег Петрович, не скрывая своего раздражения, холодно простился с девушкой и ушел. А в номере постарался переключить свои мысли на дела...

На этом большом, новом заводе Олег Петрович был не впервые. Он любил веселых инструментальщиков, мастеров в полном смысле этого звучного, но наполовину утратившего свое изначальное значение в современном производстве слова. Если на конвейере монотонность процесса вызывала, как он говорил, вакуум мысли, то здесь приходилось работать головой. Рабочие делали мерительный и режущий инструмент, внося нередко нечто свое в тщательно продуманную геометрию фрез, резцов, пресс-форм. Олег Петрович знал, что новый директор пригласил на завод психолога, который окружил себя целой ватагой молодых специалистов и вместе с ними придумывает, как поднять эффективность работы на каждом участке.

На следующий день перед самым обедом из приемной директора передали в инструменталку: звонили из Москвы, Олегу Петровичу надлежит завтра утром обязательно прибыть на завод. Оказалось, приезжают представители зарубежной фирмы, заинтересовавшиеся новыми образцами инструмента со скоростными режимами резания, и его, Олега Петровича, объяснения необходимы. Пришлось быстро заканчивать все дела, мчаться в кассу Аэрофлота. Он купил билет на ночной самолет, в гостинице быстро собрался и стал ждать семи часов.