- Вот эту комнату мы предназначили для вас, - сказал он, останавливаясь перед дверью в левом крыле здания. - Но если вам не понравится...

- Уверен, что понравится, - ответил Волгин. - Благодарю вас. Он повернулся к двери. Она открылась перед ним, как всегда, будто сама собой, и Волгин вошел. Дверь закрылась. Он слышал удаляющиеся шаги. Наконец-то он один! Комната была большая, обставленная с обычным комфортом. Потолок не был прозрачным, а сквозь стену, выходящую в сад, проникали неяркие лучи солнца, смягченные ветвями деревьев. Взгляд Волгина остановился на противоположной стене. Вздрогнув, он стремительно подошел ближе, не веря своим глазам. Охваченный вдруг сильнейшим волнением, ошеломленный и недоумевающий, он стоял перед тем, чего никак нельзя было ожидать увидеть. Написанный масляными красками, на стене висел портрет Иры! Волгин хорошо знал, что такого портрета не было раньше. Ирина не любила даже фотографироваться и никогда не позировала художнику. Откуда же взялся этот портрет, кто и когда написал его? То, что картину повесили в его комнате, доказывало, что портрет действительно Иры, а не похожей на нее женщины. Это была она!... Шли дни. Волгин все откладывал и откладывал отлет из Ленинграда. Он никак не мог решиться расстаться с местом, где когда-то находился его родной город, - Октябрьским парком. С Владиленом или Мэри, а чаще всего один он каждое утро садился в арелет и отправлялся к берегам Невы. Оставив машину где-нибудь недалеко от Медного всадника, откуда он всегда начинал свои странствования и куда возвращался вечером, чтобы лететь домой, он бродил по «знакомым» местам, разыскивая следы былого. Так он нашел место, где стоял дом, в котором он родился и вырос. И ему показалось, что одно из гигантских деревьев, росшее там, - то самое, что росло прежде во дворе. Место, где до замужества жила Ира, он также отыскал в густой чаще. Владилен достал ему план парка, но и без плана Волгин легко ориентировался в лабиринтах аллей, казавшихся ему прежними улицами, по которым он так часто ходил в своей первой жизни. Почти на каждой аллее Волгин встречал хорошо знакомое. Зданий, имевших историческую или архитектурную ценность, в Ленинграде всегда было очень много, и все они тщательно сохранялись. Иногда Волгин совершал длительные прогулки по Неве и ее многочисленным рукавам. Арелет скользил по воде быстро и беззвучно. Только плеск рассекаемых волн и длинные полосы пены, расходившиеся в стороны от острого носа, напоминали, что воздушный аппарат превратился в лодку. Все эти дни стояла прекрасная погода, небо было безоблачно. Волгин знал, что это делалось вопреки расписанию специально для него. Календарь был нарушен, вероятно, впервые за много лет. Октябрьский парк всегда был полон людьми. Было очень много детей. Волгина замечали сразу, но ни разу больше возле него не собиралась толпа, как это случилось в первый день его прилета в Ленинград. Распорядился ли об этом кто-нибудь или это явилось следствием свойственной людям новой эры чуткой деликатности, изменившей им один-единственный раз, Волгин не знал. Он видел, что на него смотрят с любопытством, но не навязчиво. Многие улыбались ему или приветствовали дружеским жестом. Это внимание не было ему неприятно. Иногда Волгин спрашивал, как пройти к тому или иному месту. Ему отвечали вежливо и просто, ничем не показывая, что спрашивающий -человек необычный. Он видел, что люди были бы рады поговорить с ним, но никто не делал ни малейшей попытки завязать разговор. Инициативы ждали от Волгина. А он сам никак не мог заставить себя заговорить с ними о чем-нибудь постороннем. Ложный страх поставить себя в смешное положение, показаться невежественным дикарем не оставлял Волгина. И люди, казалось, хорошо понимали это. Волгин отлично знал, что его опасения неосновательны. Никто никогда не улыбнулся бы его «невежеству»: оно было слишком естественно и понятно. Он понимал это, но все же чего-то боялся. Каждый день он решал, что сегодня обязательно познакомится с кем-нибудь, но каждый раз возвращался домой, не выполнив этого решения. Даже с Мэри и Владиленом он говорил не обо всем. Он «отводил душу» только в редких беседах с Люцием по телеофу. Своего отца Волгин не стеснялся и мог говорить с ним свободно. Окружающие замечали, что характер Волгина начинает портиться. Все явственнее проступали признаки тоски по прошлому. Он сам видел это. Комфорт в доме все чаще раздражал его. Иногда ему мучительно хотелось своей рукой повернуть кран умывальника, самому открыть дверь. Он попросил Владилена вызвать механика и выключить автомат в своей спальне. Это было тотчас же исполнено, и Волгин с удовольствием убирал комнату и стелил постель. Он был бы не прочь вообще убрать все автоматы в доме, но сдерживался, не желая доставлять неудобства Мэри и Владилену. А они оба скучали в этом вынужденном безделье. Пребывание в Ленинграде становилось томительным. Они с нетерпением ждали, когда, наконец, Дмитрий решит продолжать путешествие. Они видели, что Волгин день ото дня становится все более мрачным и раздражительным, и с тревогой сообщали об этом Люцию. Но даже Люций не считал себя вправе вмешиваться в личную жизнь Волгина. Так прошло две недели. Сергей все еще не улетал домой. Волгин приписывал это желанию быть возле него, но в действительности дело обстояло иначе. Сергей, выполняя просьбу Люция, следил за здоровьем Волгина и регулярно информировал о нем как Люция, так и Ио. Внешне Волгин был совершенно здоров. Благодаря антигравитационному поясу он не чувствовал никакого утомления, исходив за день десятки километров. Он возвращался домой свежим и бодрым. Для поверхностного взгляда все обстояло благополучно. Но Сергей был не просто медиком. Он являлся одним из лучших учеников выдающегося врача - Ио. И он видел, что за внешним здоровьем Волгина таится прогрессирующая болезнь. Медицина тридцать девятого века первое и главное внимание уделяла душевному состоянию человека. Малейшее расстройство нервной системы расценивалось как признак, требующий врачебного вмешательства. А у Волгина эти признаки проявлялись все чаще.

- Он должен уехать отсюда и как можно скорей! - категорически потребовал молодой ученый при очередном разговоре с Люцием. - Вы один можете воздействовать на него.

- Хорошо, попробую поговорить с ним, - ответил Люций, - но вы не подавайте и виду, что заметили что-нибудь неладное. Пусть Дмитрий считает себя здоровым.

- Физически он здоров, - вздыхал Сергей. - Ему вреден именно Ленинград и только Ленинград. Как только он покинет его, все придет в норму. Люций был согласен с этим выводом. Ио также разделял мнение своего ученика. Мэри и Владилен думали о том же. И все четверо ошибались. Причиной раздражительности и мрачного настроения Волгина был не Ленинград. На новый и незнакомый ему город он не обращал большого внимания, а Октябрьский парк ему нравился. Ведь все наиболее памятные места сохранились в неприкосновенности. Само по себе место, где был Ленинград, хотя и вызывало мысли о прошлом, но не могло послужить причиной усиливающейся тоски. Этой причиной был портрет Иры, висевший в его комнате. Здесь была допущена большая ошибка. Чуткость изменила Люцию, по просьбе которого был написан этот портрет с бюста, стоявшего в шестьдесят четвертой лаборатории. Он думал доставить радость своему сыну, но не учел, что этим портретом близкого человека подчеркнул и обострил одиночество Волгина в новом мире. Никто не знал, какое потрясающее впечатление произвел на Волгина этот неожиданный подарок, как тяжело и трудно было ему видеть его ежедневно. Каждый вечер Волгин долго стоял перед картиной, всматриваясь в любимые черты. Они были не совсем такие, как в его памяти. Ведь портрет был написан не с оригинала. Это была Ира, но в то же время не совсем Ира, и различие, легко находимое Волгиным, еще больше угнетало его. Если бы она была «как живая», ему было бы легче. Благодаря этой картине он каждый день целиком погружался в прошлое, и настоящее становилось ему все более чуждым. Если бы Люций знал это, то постарался бы любым способом изъять портрет из комнаты Волгина, исправить допущенный промах. Но было уже поздно: Волгин ни за что на свете не согласился бы расстаться с ним. Он привык к портрету, доставлявшему и боль и радость. Волгин решил найти художника, писавшего картину, и попросить его изменить отдельные детали и выражение лица на портрете, которое совсем не соответствовало характеру Ирины. Она никогда не была такой - замкнувшейся в «учености», строгой жрицей науки, какой изобразил ее на полотне этот художник. Одна из этих деталей особенно была неприятна Волгину. На сером платье Иры блестела Золотая Звезда Героя. «Неужели они не могли узнать подробности ее жизни? - думал он с досадой. - Ведь она никогда не носила звезды. Она была награждена посмертно!» Звезда на груди Ирины, совершенно такая же, какую носил постоянно сам Волгин, подчеркивала разницу между ними. Она умерла, погибла, не зная, что удостоена высочайшей награды, а он живет, и весь мир чтит его, как героя былых времен. Она умерла, а он жив! Эта мысль постепенно становилась невыносимой для Волгина. Своим поступком, вызванным самыми лучшими чувствами, Люций достиг того, чего и он и Ио боялись больше всего, - разбудил в Волгине неутихающую тоску, которую теперь нельзя уже было исцелить. Но сейчас Люций даже не подозревал об этом. Однажды, когда соскучившийся Волгин вызвал его не телефону, Люций, как бы между прочим, спросил его, думает ли он когда-нибудь продолжать путь. Вопрос был задан в шутливом тоне, и Волгин не заметил ничего необычного в этом вопросе.

- Да, - ответил он, - на днях я думаю перелететь в Москву. Мне трудно расстаться с Ленинградом.

- Тебе тяжело?

- Нет, не тяжелее, чем будет в любом другом месте. Мне хорошо было в доме Мунция, - вырвалось у Волгина. - Там я был иногда даже счастлив. Люций пытливо посмотрел на сына.

- Ты хочешь сказать, что чувствуешь себя несчастным?

- Не то что несчастным, но очень одиноким. Мне не хватает товарища, хорошо понимающего меня спутника. Такого, который мог бы понять и разделить мои чувства. Мэри и Владилен - чудесные люди, я их очень люблю, но... они не всегда способны понять меня. Ведь они так безмерно моложе меня. Все любят, - тоскливо продолжал Волгин, - все заботятся, все окружают меня вниманием. А когда все люди кругом друзья, настоящего друга нет. Ты знаешь, - прибавил он с улыбкой, - иногда меня раздражает внимательное ко мне отношение.

- Ты соблюдаешь предписанный мною режим? - неожиданно спросил Люций. - Делаешь волновое облучение?

- Ты думаешь, что у меня нервы не в порядке? Возможно, что это так. Да, я выполняю все. Очень аккуратно. Это может подтвердить Владилен. Волгин сказал это машинально. Он знал, что Люцию и в голову не может прийти усомниться в его словах.

- Советую тебе уехать из Ленинграда, - сказал Люций. - Незаметно для тебя самого родные места влияют на тебя.

- Не думаю, чтобы это было так, - ответил Волгин. - Но я уеду и очень скоро. И он действительно сказал на следующее утро Мэри и Владилену, что пора отправляться дальше. Молодые люди обрадовались.

- Когда же мы улетаем? - спросила Мэри.

- Завтра. Сегодня я в последний раз слетаю в парк. А завтра в Москву! Не бойтесь, там я не задержусь так долго, как здесь. Наше путешествие пойдет быстро.

- Мы не торопимся, - сказал Владилен. - Задерживайся, где хочешь и на сколько хочешь. Волгин сказал Мэри, что Золотая Звезда на груди Иры раздражает его, и объяснил почему. На следующее утро он не увидел этой звезды. Она была закрашена и с таким искусством, что нельзя было заметить ни малейшего следа.

- Кто это сделал? - спросил Волгин.

- Я, - ответила Мэри. - А что, разве плохо?

- Наоборот, очень хорошо. Так ты, значит, художница?

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.