Синегорье

Но у озера хорошо и жарким днем. Конечно, можно по примеру других бесконечно валяться на пляже или, зайдя по пояс в воду, выуживать доверчивых чебачков и вечно голодных окуней. Можно до одури в разных ракурсах щелкать причудливые извивы «танцующих» берез в местном парке. Но все это в конце концов надоест. И ноги сами собой пойдут, не торопясь, вдоль берега Борового и станут листать страницы его истории и связанных с ним легенд.

Речка Громовая – естественная граница между поселком и санаторной зоной. Она единственный сток озера Борового, как, впрочем, и единственная водная артерия, питающая Большое Чебачье. Разница уровней двух озёр равна шестнадцати метрам. В былые времена этого перепада и километрового роста Громовой хватало, чтобы вращать колеса четырех водяных мельниц. Первую из них поставил еще в начале семидесятых годов прошлого века казак Зубов. От нее-то и стал расти поселок Боровое. Сейчас в это трудно поверить, ибо при всем своем звучном имени Громовая все-таки не тянет на звание реки – так себе ручей, в зарослях ивняка и ольшаника.

Живописные скалы окрестных гор вызывают самые неожиданные ассоциации. Есть тут Верблюд, Спящий рыцарь, Три сестры, Корова. Ну и, понятно, соответствующие легенды. У кого не хватает воображения, тот видит в нагромождении выветренных гранитов стопки матрацев и подушек. Каждому свое.

Рыбачий стан открывается как-то неожиданно. Дорожка сбегает с лесистого бугра к небольшой бухточке, и перед тобой две лодки, уткнувшиеся в берег носом, щитовая будка да наспех сколоченные из досок стол и лавки. Хозяйствуют тут Андрей Иванович Казионов и Дмитрий Федорович Черемухин. Первому – восемьдесят три, второму – «только» семьдесят. Отношения у них товарищеские, но разница в возрасте, а может, врожденная учтивость Черемухина накладывают неуловимый отпечаток на их общение.

– Вот я учил-учил Дмитрия резать автомобильные камеры, – сетует Казионов, – а он все никак не может.

– Зато ты в этом деле, Андрей Иванович, первый мастер, – почтительно вставляет Черемухин.

Вместе они объясняют мне, что сантиметровой ширины резиновая лента (на нее-то и распускают отжившие свой срок камеры) – самый лучший материал для нижней подборы ставных сетей. Они тут же растолковывают, как вяжутся эти сети, как их нужно «сажать», из чего изготавливать поплавки и грузила, какой ячее в зависимости от рыбы отдать предпочтение. Дмитрий Федорович взял меня с собой ставить сети и даже разрешил – признак особого доверия – сесть за весла.

Они рыбачат здесь от лесхоза. Улов идет в столовые санаториев и поселка. Добыча невелика, но все-таки какой-то приработок к пенсии.

Мы едим копченых линьков, балуемся чайком и не торопясь калякаем «за жизнь».

Биография Черемухина не очень сложная. Он здешний, родом из Щучинска. В тридцать пятом году пошел служить на Тихоокеанский флот. Был мичманом на крейсере «Калинин». После войны демобилизовался, вернулся на родину, работал председателем колхоза, помощником машиниста на железной дороге, а когда вышел на пенсию, стал рыбаком.

Жизнь Андрея Ивановича побогаче на события. Он из вятских крестьян. Работать начал лет с семи. В девятнадцатом году ушел в Красную Армию. Бился с Мамонтовым и Петлюрой, с бандами Махно, Шубина. Дважды попадал в плен к бандитам, и только случай спасал от расстрелов. После демобилизации строил заводы в Нижнем Тагиле, работал на перевалочных базах в Тугуро-Чумиканском районе на Охотском побережье. С Дальнего Востока его сманило радио. Помотавшись по стране, он осел наконец в теперешней гавани, в Боровом.

Рыбацкой профессией Андрей Иванович овладел только с уходом на пенсию. И теперь, перебирая в разговоре свою жизненную одиссею, он с сожалением вспоминает, что так беззаботно расстался с Дальним Востоком. Вот где было рыбы! Да и какой! Разве сравнишь с постными чебачками да линьками Борового?

– Ну не скажи! – возражает Черемухин. – Разве забыл, какие тут раньше водились сазаны, лещи, карпы? Люди сами виноваты, что загадили озеро, извели рыбу.

– Оно-то и правда так, – соглашается Казионов. – Ведь даже наш глухой угол превратился в проходной двор...

Я был уверен, что как бы ни петлял наш разговор по извилистой биографии моего собеседника, он рано или поздно обязательно вырулит к проблеме Борового.

За те два часа, что я провел у рыбаков, мимо их будки прошло с десяток туристских групп. Загорелые, спортивного вида парни и девчата, нескладные школьники-подростки, степенные родители и малолетние их отпрыски с огромными рюкзаками, гитарами, транзисторами валили веселой гурьбой к утесу Кзылтас и пещере Канесары. Возле нас они притормаживали ненадолго, спрашивали, как пройти к роднику, а заправив пресной водой всю свободную посуду, шли дальше.

Где они остановятся на ночлег? И чем обернется это для леса?

Удивительно, до чего ранима здешняя природа. Местные горы из гранита. Время, перепады температур, ветер источили монолиты, превратили их в причудливые скалы и хрусткий песок. Идешь по лесу и слышишь, как скрипят под ногами мелкие камешки, прикрытые палой хвоей. Сосна любит такую почву. Дожди и талые воды вымыли из нее вредные соли. А на глубине, у коренных пород, накоплено достаточно влаги, стоит только дотянуться до нее корнями. Но то, что может сосна, под силу не всем деревьям и кустарникам. Вот и растет она практически одна, а из ее иголок какая почва и защита земле? Тысячи ног и мелкие гранитные зерна перетирают хвою в пудру. Туристские тропы – сплошные широкие проплешины, исчертившие бор в разных направлениях.

Да если бы только это!

Иногда среди ночи у нашего лесхозовского дома, не выключая мотора, вдруг останавливаются машины, и тут же коридор оглашается грохотом торопливых сапог. Это означает, что где-то в лесу опять возгорание. Что утром уставшие, с воспаленными от дыма и недосыпа глазами, пропахшие смолистой гарью соседи будут отмывать сажу, лечить ожоги и клясть виновников пожара, которые смогли наделать столько бед. Они расскажут, сколько раз за лето им пришлось вот так же подниматься по тревоге, со специальными ранцами и масками карабкаться в темноте по каменным осыпям к месту, облюбованному огнем.