Лида не слушала возражений. Со всей горячностью семнадцатилетней она излагала свои взгляды. Говорила напористо, категорически: порицала город, осуждала подруг и товарищей. Все - и девушки и парни - скучные, неинтересные, никакого намека на образованность. Да я город только по газетным статьям «интересный», а на самом деле здесь скука и глушь. Город лежал за окном: шумный и не совсем благоустроенный. Было ему от роду шесть лет, а средний возраст горожан чуть перевалил за двадцать. Камнями падали тяжелые слова. Да, Лида хотела уехать из Рудного. Здесь нет культуры, и танцы не те, да и концерты... Разве это концерты? Комната горкома комсомола, в которой мы разговаривали, никогда не слышала ничего подобного. Здесь получали комсомольские путевки, отсюда уходили в наступление на степь, здесь зачисляли в строители юного города, но чтобы проситься из Рудного... Будь на месте Лиды бездельник или какой-нибудь мотылек, бездумно порхающий по жизни, все было бы понятно. Но у Лиды рабочие руки. И тем тягостней слушать ее исповедь. В конце концов я понял: судила Лида о жизни лишь с точки зрения танцевальной площадки, на которой проводила все свое свободное время. Но разве можно оттуда увидеть жизнь, разглядеть людей, узнать город, в котором живешь ты, Лида? Оглянись вокруг. Каждый день ты проходишь по молодой березовой аллее. Вспомни, как они появились здесь. Вспомни, как студеным днем, ко-гда спиралями закручивала метель, приехали в берззовые колки молодые рудненцы. Разбудили парни белоствольных красавиц, вместе с кубометрами промерзшего грунта переселили на завьюженные улицы Рудного. Не верили старики, что приживутся саженцы. Но пришла весна - и березы зазеленели. Осмотрелись кругом, подивились на красоту степного города. Потянули к солнцу ветви, повели нескончаемый разговор обо всем, что виделось, обо всем, что слышалось. Прислушайся же к шепоту их листвы! Он о многом может напомнить тебе... Но Лида ни к чему не хочет прислушиваться. Она считает, что знает все наперед, о чем бы ей ни рассказали. Нет, постой, Лида, а многое ли ты знаешь о голубоглазой девчонке Алле, приехавшей в Рудный из Черновиц, девчонке, что прожила все детство за маминой спиной? Для мамы Алла оставалась ребенком. А жизнь тем временем вручила дочери путевку в совершеннолетие. Сначала паспорт, а потом - комсомольскую путевку сюда, где шумела ковылем неприветливая степь. Когда Алла приехала в Рудный, березки еще не переселились на его улицы. Как кощей над сундуком, чахла степь над несметными железными кладами, жухлой травой и неприхотливым карагачем встречала незваных пришельцев. Но назло негостеприимной степи вырастали, словно грибы после дождя, кварталы нового города. Прищурившись, смотрела на степные просторы девушка в белом платьице, с зонтиком в руке. Рудный казался ей краем света по сравнению с зелеными выхоленными Черновицами. А тут еще заплясал пыльный вихрь, подернулось солнце маревом. Налетел шквал, парусом надул зонтик, - в одну минуту белое платье Аллы повисло грязной тряпкой. Это было давно. Алла вспоминает с улыбкой белое накрахмаленное платье. Володя Плотников, сидящий рядом, заразительно смеется и просит повторить все снова. Ему интересны все детали. Ведь он был тогда в армии и не думал и не гадал, что стежки-дорожки приведут его к этим голубым глазам. Демобилизовался солдат и проехал мимо отчего дома. Приехал сюда, в город комсомолии. И здесь свела судьба двух хороших людей. Свела в светлую семью, беспокойную. Но хорошее беспокойство лучше самоуверенной успокоенности. Я видел, как потемнели голубые глаза Аллы, когда она заговорила о волокитчиках и равнодушных, тянувших с открытием летней детской площадки при клубе «Горняк». Алла возмущалась, доказывала с таким жаром, будто речь шла о ее собственных детях. Она не давала раскрыть рта секретарю горкома комсомола. Ее голос звучал требовательно, а глаза говорили, что она сейчас же отправится в горком партии и все решит там. Володя безнадежно махнул рукой: дескать, конченое дело. Теперь ее скоро не жди домой: не придет, пока не добьется своего.

- Иногда вроде холостяка или соломенного вдовца - до поздней ночи один. Везде она нос сует, на каких только заседаниях не побывает, чтоб доказать свое! - проворчал он. Но было видно, что он гордился женой. Да и будь другие обстоятельства, те же слова могла сказать уже о самом Володе Алла. Вспомнить хотя бы о тех сумасшедших днях, когда штурмовали Сарбайский рудник и успех дела зависел от Володиных товарищей - ремонтников, возвращавших жизнь самосвалам. Они давали тогда по двести процентов плана каждый день! И все равно рудник подгонял, самосвалы были нужны позарез. Тогда Володя с товарищами решили: перекуры - роскошь, не смотреть на часы. Раз нужно - остаемся. Не одну неделю ждала Алла вечерами Володю. Ждала и гордилась. Одной закваски были оба. Дела всех - их дела. И обидно, очень обидно, что ты, Лида, не знаешь эту семью. Впрочем, многих семей ты не знаешь. Хотя бы эту, где работает Володя Плотников. Их сорок в цехе, и каждый учится жить и работать по-коммунистически. Присмотрись к этим парням, склонившимся над станками, побудь с ними, Лида, и ты узнаешь, как прекрасна жизнь, как хорошо чувствовать себя полновластным хозяином не только сегодняшнего дня, но и завтрашнего. С этими ребятами стоит познакомиться. Вот комсорг Алексей Охрименко. Он бывший солдат и видел всякое. А тут почему-то смешался, молчит. Но скоро выясняется, что нет, он не смешался, просто не хочет, чтобы слава обгоняла дела. Ей нельзя забегать вперед. Он считает, что сделано мало. Мало? Но ведь сегодня цех ремонтирует сто двигателей в ме-сяц. Цифра, которую год назад, не будь Лешкиных орлов, никто бы не произнес вслух. Лешкины орлы, подсчитав свои возможности, решили: дадим годовой план к открытию XXII съезда партия. Подарки съезду. Какие они? Посмотрим же, что обещал сам комсорг. Отличное качество продукции при высокой точности работ - это обязывает ко многому. Поступить в техникум. Работать и учиться не легко. Ответственное обещание. Овладеть профессией токаря. Все это просто здорово! И так у каждого из сорока парней цеха. У того же Бориса Малошика, у которого очень веселый нрав. Он и чтец, и певец, и на дуде игрец. Сейчас обеденный перерыв, и Борис рисует карикатуру для сатирического листка «Тяп-ляп». «Ага, - можешь воскликнуть ты, Лида, - значит, даже в этом замечательном цехе есть такие, кого нужно критиковать?» Ну, конечно, есть. Ведь не сорок ангелов работают здесь. Воспитывать есть кого. Взять хотя бы Генку Жучен-кова. Разве скажешь, что плохой хлопец? Но и к идеальным причислять рановато. Семнадцать парню. Не терпится Генке стать взрослым. Скопировал с кого-то разухабистую походку, кепку-копеечку лихо бросает на косую челку и дерзит старшим. Нарисовал его Борис, подписи въедливые сделал. На людях Генка подчеркнуто обходил «Тяп-ляп», а когда поблизости никого не было, подолгу рассматривал рисунки. Как рукой всю мишуру с парня сняло. Бывали случаи и посложнее. Работал в цехе Женя Перетятько. Трудной судьбы парень. Исключили из школы. Отец упросил в цех принять. Учили его ребята ремеслу - слесарем стал в итоге неплохим. В общем, повозились с ним немало, пока он сам не пришел к комсоргу и, выложив на стол финку, не выдавил: «Кончено. Завязал». Ребята поверили. Коллектив ошибается редко. И вот стал Женя Перетятько лучшим пионервожатым, комсомол принял его в свои ряды. Я слушал эту историю, и жалкими казались мне твои слова, Лида, о земляках: «Никому нет дела до другого, а только каждый за себя. Жизнь есть жизнь». Да, жизнь есть жизнь. Охапками приносит радость и пригоршнями горе. Горе не предупреждает. В шесть вечера мы разговаривали с комсоргом комбината Николаем Беккером. Он только что провел спартакиаду и ехал купаться на речку. В восемь Коля был в больнице, и его состояние врачи признали безнадежным. Случилось нелепое, непоправимое. Николай неловко нырнул и сломал позвоночник. В полдень следующего дня не стало Николая Беккера, комсомольского вожака, чудесного парня, студента вечернего института. Никакие доктора уже не могли спасти его. И весь день девушки с коммутатора приглушенными голосами, в нарушение строгих телефонных инструкций, сообщали абонентам эту тяжелую весть. Николая провожали в последний путь по улицам, которые он возводил. Была ли в этой печальной процессии ты, Лида? Гремела медь оркестра, суровели лица парней, плакали девушки. Одна семья. Большая и дружная, где радости одного - общие радости, а утрату и горечь переживают сообща. Ушел из жизни человек. Рано, обидно рано. Недомечтал, недолюбил, не прочитал многих книг. Но посмотри, сколько он успел сделать за свои двадцать четыре года! Люди, шедшие за гробом по улицам города, вспоминали, какой дом строил Николай, на каких строительных площадках видели его. Он жил и будет жить в этих домах, в добрых делах, что останутся в памяти Рудного навсегда. Люди, шедшие за гробом, говорили о нем как о живом: «Взялся Николай -любым непорядкам шею свернет. Не отступит, за правду не побоится встать». Такое, Лида, нужно слышать, чтобы не говорить: «Многие комсомольцы спят на ходу». Не спорю: есть такие. Сам встречал их в шумном и по-юношески неугомонном Рудном. За десяток километров видна труба новой ТЭЦ. Это пусковой объект, и сроки ему даны жесткие. Городу нужно, много электричества. Передний край, иначе не назовешь эту стройку. Больше двухсот комсомольцев работает 'здесь. А вот вожак у них, Геля Евлюхинцева, какая-то хладнокровная. Не только зажечь ребят, повести на большие дела не в силах, но и сама-то не может увлечься ничем. Чем-то интересовались ребята, что-то затевали, но все страсти стихали, когда за дело бралась Геля. Комсомольская работа для нее - собрания, постановления, кружки. Это страшно, когда равнодушные руки прикасаются к инициативе: обязательно загубят, высушат, отобьют охоту у комсомольцев. Так случилось и на «Тэцстрое». Геля старательно записывала комсомольцев в различные кружки, «нажимала»... Но разве до кружка бальных танцев, если не ладится работа, а в учете труда - неразбериха! Но Геля старательно обходила острые углы, пыталась не замечать их. Я говорил с комсомольцами «Тэцстроя». Они были недовольны Гелей, ругали начальство стройки, критиковали и себя. На какое-то время равнодушная Геля подорвала их энтузиазм. Но стоило мне заговорить о городе, как они преобразились. Мы шли по улицам с Ниной Владыко. Нину только что критиковали на комсомольском собрании: как-никак, член бюро. Нина говорила:

- Наша организация оставляет гнетущее впечатление, это бесспорно. Но не судите по ней о городе. Он у нас замечательный! Сейчас мы боремся за то, чтобы он стал городом коммунистического труда и быта. Чем Рудный хуже Севастополя? Им легче, это бесспорно. Мы стартовали не на асфальте, а в ковыльной степи. Все заново, все на голом месте. И культура тоже. Работать нелегко. В трех кинотеатрах тысяча мест, тут шибко не разгуляешься. А на улицу каждый вечер выходят тридцать тысяч парней и девчат. Куда им податься, чем заняться? Многие, как молодые телята, вырвавшиеся на луг, творят глупости. Мы подошли к танцевальной площадке. Она сиротливо приютилась на задворках Дома культуры между пыльной дорогой и забором стадиона. Разноголосый оркестр сзывал молодежь. Но попасть на этот пятачок было не так-то просто. Попробуй ухитрись в немыслимой толчее достать тридцатикопеечный билет, а потом втиснуться на площадку, где сравнение «сельди в бочке» звучит мягко! Не будем ханжами: многое коробит здесь. Разболтанные парни в майках и кирзовых сапогах, изрядно подвыпившие, гоголями прохаживаются по площадке и не встречают отпора. Я вглядывался в девичьи лица, стараясь отыскать среди них «свойских» Ленок, Розок, Катек, как аттестовала их мне Лида. Очень красивые или просто симпатичные, а то и неприметные девушки толпятся в переднем углу площадки. Нина раскраснелась.

- Наш недосмотр: заглянуть, что делается здесь, как-то все недосуг. На отшибе очутилась танцплощадка. Мы все больше говорим о культуре, а здесь преспо-койненько живет бескультурье. В труде к коммунизму подходим, а вот с бытом... Ох, как еще тяжело его перестраивать на правильных, нужных нам началах! Тысячи вопросов задают наши молодые горожане. Побеседуйте с нашими ребятами. Они разговорились сами. И не в чинной беседе, а экспромтом. Говорили горячо и взволнованно, чувствовалось, что людей задело за живое. Произошло это в кинотеатре после фильма «Евдокия». Зал поделился надвое. Большинство кричало, что не нужно было Евдокиму прощать жене измену. Ну и пусть дети, ну и пусть тяжело идти на разрыв!... Юность не примирялась даже с кинематографическим обманом. Более пожилые рассуждали степенно. Жизнь прожить - не поле перейти, всякое может случиться. Но главное в том, что Евдоким и Евдокия воспитали чужих детей. С этим охотно согласился весь зал. «Правильно, - вторил он, - никогда нельзя оставлять человека в беде». Разве плохой вывод сделала молодежь из фильма? И думалось, что, случись такое здесь, в Рудном, каждый поступит так же, как Евдоким и Евдокия. А потом я узнал, что в городе таких примеров уже сейчас немало. Есть в городе школа-интернат. Сто детишек, живущих здесь, не имеют родителей. Хорош интернат, прекрасные условия для ребятишек. Но как-то не хватает им порой семейного тепла. И вот каждую субботу в интернат стали приходить молодые рудненцы и забирать детишек в свои семьи на выходной. Я уверен, что еще не все налажено в семьях молодых. А все-таки берут. Окружают заботой, не жалея, раздают ласку. Они учатся жить и любить, жить насыщенно и жадно, любить красиво и верно. Они по-разному говорят о своем городе, но обязательно с симпатией. Лида когда-нибудь прочтет стихи слесаря Михайлова о родном городе. Нет, это не поэтический шедевр, а слова сердца, строки гордости за то, что создал сам: Помним первые наши шаги, Как палатки в степи разбивали. Нас нещадно мочили дожди. Холода до костей пробирали. В сквере новом березки шумят, И счастливые пары гуляют, О горячей любви говорят, О космических далях мечтают. Мечтать можно по-разному. Одни предпочитают сложить руки и грезить о земле обетованной, где ломится стол от яств и каждому можно выдать ангельскую характеристику. Такие, с позволения сказать, «мечты» не в нашем характере, Лида. В Рудном мечтают по-другому. Стучись в любую дверь, заходи-будешь желанным гостем. Словно страницы большой книги, раскроются человеческие судьбы, мечты. И главная мечта - сделать нашу жизнь лучше. Да, жизнь должна быть еще краше, в этом ты права. Но мне все время хотелось спросить тебя: а что же ты сделала сама, чтобы эта жизнь стала интереснее и лучше, что сделала ты хотя бы для себя самой? Так и просилась пословица на язык: «Не место красит человека, а человек - место». Ты говорила, Лида, что в другом месте ты начнешь жить по-новому. Я спорил с тобой и доказывал, что в Рудном ты нужный человек. Осознать бы тебе это, войти активно в жизнь, свернуть с танцевальной площадки на большую дорогу жизни!... Пройдись еще раз по березовой аллее! Прислушайся к шепоту листвы! Это гимн твоим сверстникам. Пусть через год, при новом цветении, листва расскажет приезжему и о тебе. Пусть деревья поведают о хорошем человеке, ученице вечерней школы, комсомолке Лиде Битнер. Расскажут о ее трудном, но правильном пути.

г. Рудный.

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.