Имея понятье,
Что дети родятся
От жарких речей,
От жарких речей,
А не жарких объятий.
Душа да душа... Замолчи, ты, ханжа! Мы тоже святые, Но разве же худо. Что к женам нас манит Не только душа. А женского тела Горячее чудо.
(В. Федоров.)
Дети действительно родятся не от жарких речей. Но ведь дело, очевидно, не в том, чтобы с отчаянной смелостью поведать миру правду деторождения, а в том, чтобы люди были счастливы.
Мы не боимся упреков в ханжестве. Мы твердо убеждены, что нельзя безнаказанно вычленять в личности одну лишь сторону.
Может быть, это бывает полезно в науке, но литературе, искусству - явлениям синтетическим - это противопоказано.
Да, в человеке две стихии: одна - протянувшаяся от его миллионолетнего прошлого, когда он, человек, был еще только животным, другая - уходящая в будущее, новая, духовная. Само понятие счастья, само понятие любви - они от нового, они всецело определяются духовным лицом чело-вена, и выращивать их надо бережно, заботливо и очень ответственно. Потому что все человечество развивается в каждом из нас как личности. Мы все бурлаки, впряженные каждый в свою лямку, - тянем вперед самую жизнь, все человечество. И оно, вырываясь в каждом из нас вперед, все дальше уходит от своего животного прошлого, изменяя, заметим попутно, и этот животный мир: не будь человека, дикий, безжалостный волк никогда бы не стал умной и верной собакой.
Культура - это не только самовоспитание и управление собой. Это еще и переделка мира, окружающего нас и небезотносительного к нам.
Я думаю, как нам недостает подчас корчагинского отношения к этим внешним фактикам, шматкам грязи. Вы ведь помните, как обрушил Павка тяжелый табурет на голову пошляка Файло, вздумавшего похваляться своими успехами у женщин! Я не призываю вооружиться табуретками: это оружие громоздкое и случайное. Но непримиримость к пошлости - это тоже самовоспитание, это тоже борьба за чистую и прекрасную любовь.
Воспитывать личность – значит быть непримиримым к той разнузданной музыке, которая, растормаживая все двигательные центры, выключает у человека сознание. Это быть непримиримым к той поэзии, в которой любовь низводится до уровня приятной случайности, пустячка. Это выступать против тех зеркальных витрин, в которых неумные рекламеры раздевают на глазах у всех девушку, женщину, выставляя на всеобщее обозрение предметы интимного туалета. Это быть ответственным перед людьми, перед временем, перед человечеством.
Писатели - хитрый народ. Они говорят: «Мы пишем правду», - но не договаривают: «Мы создаем правду».
Ибо высказанная мысль, художественный образ становятся той действительностью, которая воздействует на человека подчас намного сильнее, чем правда объективной окружающей нас жизни. Можно, конечно, воюя с ханжами, унифицирующими жизнь, стремящимися набросить на то, что существует, вуаль так называемой нравственности, сказать и о том, что есть в жизни другое! Можно вспомнить и то, что Пушнин полюбил недалекую и не очень строгую женщину, но нельзя, обобщая все это, прийти к простенькому выводу: все есть в жизни. Можно и нужно возмутиться тем, кто в унылой немощности старости шепчет, завидуя: «Мы б в обнимку не пошли... Мы б такого не смогли. В наше время, в тех годах, мы не танцевали так...»
Этими людьми надо возмущаться, потому что они лгут. Но нельзя в запальчивости провозглашать: «Все советы оборви», - сводя любовь только к одному «Я»:
Начинается любовь с буквы «Я»!
И только с «Я»! С «Я» до ревности слепой. С «Я» и до небытия! Никого на свете нет. Есть она и я. Вдвоем.
(Р. Рождественский.)
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.