Книга эта – «Апостол» – дошла до нас в немалом количестве экземпляров. Присмотримся к ней, перелистаем.

544 страницы, а на каждой двадцать пять безукоризненно ровных строк в тридцать четыре знака, оттиснутых изысканного рисунка шрифтом, заставки, инициалы, изумительные по художественному достоинству и полиграфически безупречные, – все говорит само за себя и без всяких скидок на время. Но подумаем о другом.

Эта книга – первая книга – плод трудов человека, до той поры на Руси безвестного, бог весть где учившегося, но вдруг удивившего таким обилием талантов, что с лихвой их достало бы на целую артель. Он умел делать все: набирать, печатать, вырезать пуансоны, работать матрицы, отливать литеры, гравировать... Заслугам и достоинствам Ивана Федорова несть числа, и все же личность этого человека не вмещается даже в такое высокое имя, как первопечатник.

Московский «Апостол» – создание уникальное, с какою меркою к нему ни подойди. Иван Федоров предстает здесь в роли ученого-исследователя и реформатора. Очевидно, что, приступая к работе, изучил он досконально не один десяток славянских рукописей различных переводов. Энциклопедических познаний и вкуса было достаточно, чтобы выбрать для печати лучший, но Федоров пошел дальше: сведя десятки переводов в единый текст, он внес в него великое множество собственных исправлений, оказавшихся настолько верными, что федоровский «Апостол» стал нормой для всех последующих русских изданий. И тут уж нельзя не сказать, что и в деле развития русского национального языка, как говорится, и его денежка не щербата. Достало ему чутья, прозорливости, такта и, скажем прямо, мужества подойти к каноническому тексту с такой реформаторской решимостью, чтобы очистить его от устаревших и инославянских форм, «облегчить» (адаптировать, сказали бы нынче) и убрать множество служебных материалов. Остается предположить: решившись на такой шаг, знал он, что суждено книге стать ступенью в великом деле научения отроков русской грамоте...

Не изобильно ли достоинств для первопечатной русской книги и ее создателя, чтобы на этом завершить разговор? Нет, ибо не сказали мы о самом главном. Речь идет о том, что известно под именем «Послесловий» Ивана Федорова, самое раннее из которых поместил автор на заключающих страницах московского «Апостола».

Жанр «Послесловия», вобравший в себя публицистику и воспоминания, философские размышления, исторический очерк и эссе, определить вряд ли возможно. Заметим только, что перед нами первое произведение русской литературы, воспроизведенное на типографском станке. И пусть обстоятельство это всего лишь случайное историческое совпадение, но то, что мы имеем здесь дело с писателем и для русской литературы удивительным, вот уже четыре столетия не вызывает сомнений. Возьмем в свидетели крупнейшего нашего исследователя академика А. С. Орлова, писавшего: «Там все умеренно, все обладает наибольшим тактом – и цитация и само изложение – как будто бы сделано для гравировки на монументальном памятнике». И потому, конечно, ни у кого из пишущих не поднимется рука пересказать слово Ивана Федорова, исполненное особого дыхания, особого склада и совершенно особенной музыки чувств и мыслей. Скажем только, что в федоровских «Послесловиях» нашли мы бесценный исторический источник для всего, о чем говорится на этих страницах.

Речь идет, конечно, не только о событиях. Нравственный облик человека ясно встает за строками, им написанными. Предельно ясна и гражданская позиция Ивана Федорова: он цитирует или излагает воззрения лишь тех авторов, которые стояли в оппозиции к официальному православию. Мы слышим голос гуманиста Максима

Грека, Михаила Триволиса, старца Артемия, страстного агитатора в пользу российского просвещения, говорившего, что «до смерти учитися подобает». Впрочем, таковы были и воззрения самого автора, ибо к просвещению народа тяготела вся деятельность нашего первопечатника, какие бы книги ни выходили из его типографии.

Пусть непривычно сегодня.нашему слуху такое название, как «Часовник», но именно по этой книге во времена Ивана Федорова и вплоть до ХУШ века учили грамоте детей на Руси. И не случайность, конечно, что вслед за «Апостолом» сразу печатает он «Часовник» и, по обыкновению, в послесловии к нему объясняет назначение книги: «Утвердить любовь, основать и укрепить разум и все чувства, чтобы, отрекшись от злых дел, восприняли плоды духовные...»

В нескольких строках – нравственно-просветительная программа, обращенная к русскому юношеству. Но напечатанный в 1565 году «Часовник» был последней книгой Ивана Федорова в Москве, видно, «плодам духовным» не было уже в ней места, как, впрочем, и самому печатнику. Времена подошли иные. Даже из нашей дали веков глянуть в них страшно.

Царь лютел. Уже бежал Курбский; уже учреждена опричнина, отобрана первая тысяча «человеков скверных и всякими злостьями исполненных»; уже копытят гати московских улиц черные всадники на вороных конях, в черной сбруе, с притороченными к седлу песьей головой и метлой – выслеживать, вынюхивать, выметать «измену» и «крамолу»; уже скоморошничает царь в Александровой слободе, наезжая в Москву «не на великое время», чтобы казнить, чтобы в один день обезглавить шестерых бояр, а седьмого посадить на кол...

Иоанновым произволом времена на Руси и впрямь настали жуткие. Но что же «царев любимец», которого якобы обласкал он, пригрел и от всяких напастей оборонил? Опять не поверим молве о государевом Ивану Федорову покровительстве – не выходит. Покидает первопечатник Москву при обстоятельствах весьма странных.

Молва, долго по Руси ходившая, оберегала царя, вину за содеянное возлагая, как водится, на подданных, ибо, как скажет современник, «не праведно о царствующем худым многословити, лепотнее бо есть царское безобразие жития молчанием покрыти, яко же ризою».

И покрыли. Позже, в послесловии к другой книге, назовет Иван Федоров своих гонителей не по именам, но по степеням, ими занимаемым в Московском государстве, – «начальники, священноначальники и учители». Начальниками именовали в те времена бояр; священноначальниками числили архимандритов и игуменов; учителями же звали протопопов и попов, которых Стоглавый собор обязал учить паству в своих приходах. И неудивительно, что бельмом на глазу был для них безродный и безвестный дьякон, поставленный у кормила дела государственного. Лепту свою добавили и писцы, живо смекнувшие, что цена на печатные книги будет легкая и «благово зло обратившие». От них пошли слухи и небыли: мыслимое ли дело – слово божье на станке тискать! Еретика, не иначе, пригрел царь! Говорили на Москве разное, да так только, чтобы покровителя выгородить, а печатника со свету сжить и дело его наречь «бесовским волхованием», царя православного околдовавшим.

Зная время, ничему тут удивляться не следует. Один только вопрос вправе задать мы истории: мог ли опасаться Иван Федоров завистников и гонителей своих, мог ли покинуть он Москву, имея покровителем самого государя?!

Ответ, кажется, ясен из вопроса. Однако покинул Иван Федоров Москву: «от земли и отечества и от рода нашего изгна и в ины страны незнаемы пресели».

Встретим мы московского изгнанника вместе с другом его и в деле помощником Петром Тимофеевым в 1569 году, спустя время, нам в их жизни неведомое, в Заблудове, во владениях гетмана Григория Ходкевича. Похоже, не простой случай привел их в эти земли – был Ходкевич поклонником Московского государства, усердным защитником (до поры до времени, как увидим) русской культуры в западных славянских землях. Пришелся тут Иван Федоров ко двору – знал Ходкевич, что в защите от католической экспансии посильнее пищалей и пушек будут русские книги. Потому денег на типографию не жалел, дело на широкую ногу поставил.

В том же году и вышло в Заблудове «Евангелие учительное», напечатанное знакомым московским шрифтом, украшенное изысканными федоровскими заставками. Было это, однако, последнее его с Петром Тимофеевым издание – ушел товарищ его в Вильно; предвидел, должно быть, новые испытания, которые ему не по плечу станут. Вынести их могла лишь сильная и святая душа, и не миновали они Ивана Федорова.

Беда обрушилась на дело его, когда Люблинская уния 1569 года объединила в шляхетско-магнатский союз Польшу и Литву; в смысле идеологии был это поход против русского влияния, а с ним и русского просвещения. Но связь событий, на нынешний взгляд друг от друга далеких, поймем мы, уразумев условия времени, когда идеологическая борьба принимала формы религиозных конфликтов. Так что Заблудовской типографии миновать она не могла. Сник тут вольнолюбивый гетман, сослался на старость и немощь, закрыл печатню; прежние идеалы пришлось сложить перед польской короной. Понятно, что не в старости и болезнях тут дело, но и не нам судить Ходкевича, тем более что, закрыв типографию, позаботился он о печатнике великодушно, да и, прямо скажем, щедро – даровал село и имение, а это достаток и безбедная жизнь. Возможно, и закончились бы тихим благоденствием горькие странствия московского печатника, будь им не Иван Федоров. И все, что произойдет дальше, скажет само за себя, а собственное о том Ивана Федорова слово оберегает нас от исторических версий и домыслов:

«Не пристало мне за пахотой и сеянием свой век вековать. Ибо имею я вместо плуга орудие для мастерства рук своих, вместо хлеба должен я духовные семена рассевать по свету и всем раздавать надлежащую им духовную пищу».

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.