В пижаме он подошел к Виталине и сел возле нее на кровати.

– Может быть, я в чем-то виноват перед тобой, – начал он еще как будто сухим, недовольным тоном, но уже с тем оттенком, что он готов все забыть и простить ей, – но я хотя бы должен знать: в чем? Давай посмотрим, что случилось, из-за чего вся эта нелепейшая сцена? Если я сказал грубо, ты прости, – сказал он, устраиваясь основательнее возле нее и отодвигая мешавшее ему сидеть одеяло; но в то время как он отодвигал одеяло, он чуть приподнял его и сейчас же со смущением будто отвел глаза от мелькнувшей белизны ее голых ног. – Лина, – тут же проговорил он, наклоняясь к ней всем своим бородатым и жарким теперь лицом, – зачем все это, для чего? – И, положив ладони на ее гладкие теплые плечи, еще ниже наклонился, ища ее взгляда. Она отвернулась, пытаясь закрыть лицо, но сопротивление было слабым, безвольным, и Дементий, теряя последние обрывки всех своих строгих суждений о ней и уже не сознавая ничего, кроме одного, что он должен сделать, обдавая ее дыханием, шептал ей те самые слова, которые еще несколько минут назад показались бы ему ложными, и тянул руку к выключателю, чтобы убрать свет...

Пока Виталина уходила в ванную, Дементий стоял под открытой форточкой; но как только она вернулась, сейчас же снова подсел к ней и взял ее руку. Он не чувствовал себя виноватым перед ней, так как случившееся было как будто делом обычным и естественным между мужем и женой, но все его движения и то, как он принялся ласково гладить ей руку, говорили о другом, словно он просил в чем-то простить его. Он сидел молча и не смотрел на Виталину, ощущая лишь в ладонях мягкую теплоту ее пальцев, но ему казалось, что она вполне понимала, что он бессловесно передавал ей; постепенно все в нем входило в то привычное русло отношений к жене, что он испытывал всегда после близости с ней. Он вновь чувствовал, что жизнь прекрасна и что ничего непреодолимого нет, стоит только решительно взяться за дело; и сознание этой своей удачливости, в последние годы почти во всем сопровождавшей его, и ощущение весны, силы и молодости, какое охватило еще в аэропорту, утром, когда он только сошел с самолета – да и потом, после разговора с Жаворонковым, когда ехал домой, – все с какою-то обновленною силой постепенно возвращалось к нему. Он еще как будто был обращен к Виталине: «Ну вот видишь, для чего нужно было заводить эту канитель, разве нам плохо вместе? Или чего-нибудь недостает?», – но уже весь входил в то свое привычное состояние, когда он чувствовал, что все домашнее и недомашнее, все было как бы втянуто в сферу его забот и вращалось вокруг него. То, что он был доволен поездкой по тайге и тундре, и о чем еще не успел сказать Виталине, и то, что еще более был доволен телеграммой и вызовом в Москву, о чем тоже еще ничего не знала Виталина, теперь, когда не испытывал раздражение к ней, чувствовал, что надо было обо всем рассказать ей. «Разве я не стараюсь, разве наши дела не идут в гору?» – думал он, продолжая гладить руку жены.

– Ты хоть бы спросила, как я съездил. Поездка была удачной. Очень удачной. – Он чуть повернул голову и посмотрел на нее. – Есть, правда, мелочи. – Мелочи были для него неприятный вопрос о тундровом покрове. – Но в целом проект одобрен. Ты слышишь, Лина, проект одобрен, – повторил он, – и меня вызывают в Москву. Ты что, Лина, ты что? – наклоняясь, торопливо проговорил он, только теперь заметив, что она плачет; и он опять недовольно поморщился, что надо было снова утешать ее.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.