Повесть о моем друге

P. S. Черкни пару строк – смерть, как люблю получать письма».

Я ОТЛОЖИЛ письмо в сторону с МЫСЛЬЮ: как все-таки тесен мир. Ксендз Купш! И мне ведь довелось видеться с ним, но совсем в других обстоятельствах.

...На нашей территории с помощью советского командования польские патриоты формировали свою знаменитую 1-ю Национальную дивизию имени Костюшко, которой позднее суждено было превратиться в армию, ставшую после победы над гитлеризмом основой вооруженных сил Польской

Народной Республики. Красной Армии, развертывавшей операции, самой требовалось и оружие и обмундирование, но, отрывая от себя, мы отдавали польским товарищам все самое первоклассное и в том количестве, в каком требовалось. Дивизия проходила уже специальную подготовку, когда возникла совершенно неожиданная проблема. Поскольку в едином порыве объединились поляки всех возрастов и социальных слоев, оказалось, что требуется ни много ни мало... дивизионный ксендз. Я уже сейчас не помню, как эта информация попала к Сталину, но знаю, что мы в ЦШПД получили задание обеспечить ксендза. В Москве его, естественно, не нашли, и мы по своим каналам дали команду партизанским соединениям, действовавшим в западных землях Белоруссии, раздобыть ксендза и срочно переправить в Москву. Привычные ко всяким заданиям, партизанские руководители к этому отнеслись то ли не совсем серьезно, дескать, ксендз обождет, то ли слишком серьезно – раз ксендз нужен, значит, пришлют самолет еще. А на посылаемых нами воздушных транспортах в первую очередь отправляли в наш тыл раненых партизан.

Сергей попросил меня встретить ксендза, которого наконец прислали после настоятельного повторения приказа. Кое-что о нем уже сообщили, и я с любопытством ждал гостя. В частности, я знал, что последнее время он находился в партизанском соединении, но не воевал, а работал зубным врачом. Он прибыл в Москву с полной растерянностью во взгляде. К моему объяснению о цели вызова отнесся поначалу с недоверием, но добротный номер гостиницы «Москва» его успокоил. Отправлять ксендза в дивизию в том наряде, в котором он прибыл из немецкого тыла, было негоже.

...Через два дня облаченный с иголочки ксендз Купш отбыл в дивизию, не забыв прихватить саквояж с зубоврачебным инструментом. Потом я несколько раз слышал его зажигательные проповеди, больше походившие на пламенные речи агитатора, чем священнослужителя. И меня не удивило сообщение Сергея о том, что ксендз Купш ринулся одним из первых форсировать огнедышащую Вислу. Спустя много лет, будучи в Польше, я пытался разыскать Купша и с горечью узнал, что он погиб где-то в Гданьском воеводстве.

Тогда же, в дни, предшествовавшие освобождению Варшавы, я был отправлен из Минска на берег Вислы, в разрушенную, затемненную Прагу, и искал не ксендза, а Сергея в штабе Константина Константиновича Рокоссовского, выдающегося военачальника и замечательного человека. (Вспоминая сейчас Константина Константиновича, с которым жизнь неоднократно сводила меня и на фронте и в послевоенные годы, я невольно возвращаюсь к прошлому, к тем дням, когда Сергей Антонов привез нас в Москву в том далеком уже двадцать шестом году, и мы узнали о кончине пламенного рыцаря революции Феликса Эдмундовича Дзержинского. Маршал Рокоссовский, как и первый председатель ВЧК, был поляком. Коммунисты, они отдали свою жизнь русской революции, первому в истории человечества братскому Союзу Советских Республик; они были ленинцами, до последней капли крови ленинцами. Они были, есть и навсегда останутся нашей гордостью.)

...Пепельные от бессонницы лица штабистов, быстрый писк зуммеров, прерываемый глухими раскатами артиллерийской канонады. Здесь, в штабе, планировалась операция по освобождению столицы братской Польши – надо было подтянуть тылы, обеспечить батареи боекомплектами, танки – горючим, саперов – понтонами.

...В том отделе, который занимался связями частей Советской Армии с нашими побратимами – соединениями Войска Польского, с патриотами-партизанами из Армии Людовой и «Батальонов хлопских», мне сказали, что Антонова «зацепило» – во время артобстрела осколок задел предплечье, – но в медсанбат Сергей не пошел.

– А где он сейчас? – спросил я.

– Подлечился чуток и был заброшен в гитлеровский тыл, в те польские партизанские соединения, которые ведут бои с гитлеровцами. Им ведь там нелегко!

Чего только не предпринимали фашисты, чтобы задушить пламя партизанской войны! Сжигали целые деревни вместе с жителями, вешали и расстреливали любого заподозренного в связи с народными мстителями – даже старух и подростков; сулили многотысячные премии за головы командиров отрядов и бригад; засылали в леса провокаторов и предателей. Но с каждым днем партизанское движение, как неугасимое пламя, крепло и развивалось.

Только наиболее дальновидные из гитлеровских главарей понимали, что этот враг – партизанский народ – непобедим. Именно потому непобедим, что на борьбу с оккупантами поднялись все люди нашей страны и многих других государств Европы.

Жизнь партизана... Ночные и дневные переходы за десятки километров под дождем и ветром, по лесам и зачастую непроходимым болотам; долгие ночи в нетопленных землянках, где неделю кряду невозможно разжечь огонь, чтобы обсушиться; месяцы без хлеба и сна; смертельные бои с фашистами, когда на партизана с винтовкой идут танки и автоматчики, когда бьет артиллерия и бомбит авиация.

...Жизнь партизана... Это работа по заданию народных мстителей в учреждениях оккупантов, когда каждый день приходится ходить под угрозой смерти; это большевистское слово в тылу врага, это листовки и прокламации; это самодельные мины и летящие под откос поезда.

(Поэтому-то, видимо, мне и моим друзьям по совместной борьбе среди других военных наград так дорога медаль «Партизану Отечественной войны».)

...Советская Армия наступала по всему фронту, и с ее полками шла в Европу свобода, шло спасение от кошмара гитлеризма.

Товарищи из нашего партизанского штаба, которых я время от времени встречал в Минске, рассказывали, что Антонов из глубокого польского тыла был переброшен в Будапешт – помогать становлению новой, народной власти; оттуда его командировали к партизанам Словакии – руководство посылало его в наиболее трудные районы, там, где гитлеровцы пытались – из последних сил – выстроить линию обороны. В горах Словакии Сергей был еще раз ранен, пролежал две недели в госпитале и – почти как в сорок первом – бежал на фронт (гауптвахтой, правда, ему не грозили – как-никак полковник, вся грудь в орденах)...

Не удалось нам с ним встретиться ни во время жестоких боев на Одере, куда я был командирован, ни у поверженного рейхстага, хотя я знал, что Антонов наступал с войсками маршала Жукова; в первые майские дни его корпус бросили на юг – помогать спасению столицы Чехословакии, обреченной агонизирующими гитлеровцами на уничтожение.

...Не удалось нам свидеться с Сергеем и в те замечательные, светлые дни мая сорок пятого, когда на землю Европы пришла тишина, снова стало слышно пение птиц, и снова зацвели улыбками лица русских и французов, поляков и бельгийцев, югославов и венгров – кончились тяжкие годы самой кровавой в истории человечества войны, отгремели последние залпы.