Других дорог нет. Собственно, дорог много, но в поленовские места выбирают одну – по Оке. От Серпухова или Алексина – вверх ли, вниз, но непременно по Оке, потому что без Оки нельзя представить себе Поленова.

На сей раз решил я нарушить традицию и пробираться в знаменитые места берегом речки с загадочным названием Скнижка. Не пытайтесь отыскать Скнижку даже на самой подробной карте: по имени-то величает ее не каждый житель окрестных деревень. Для большинства она безымянная – просто речка.

– А и пройдись, – говорил мне в деревне Страхово сухой коричневый дед, гревший старость на лавочке возле зеленого палисадника, – Василий-то Дмитрия не одну, поди, пару сапог истрепал, тут хаживаючи со своим ящичком.

Так, когда лето стояло в ранней своей поре, отправился я к дому художника его следом.

Речка, узким овражком перерывшая деревню, пряталась в раскидистых ветлах, орешнике и кустах ивняка и была, по народному слову, курице до колена. Но в мутноватой после вчерашнего ливня воде на тихих бочажках стояли терпеливые ребячьи поплавки, и было все так, как бывает в эту пору едва ли не во всякой деревне Средней России.

Жаркий полдень разморил деревенскую живность, и потянулась она, не исключая собак, в прохладную тень укрытой зеленью Скнижки. Но день так хорош, тих и спокоен, что и тут каждому лень было проявлять природой данный характер. Собакам не то что взбрехнуть, глаз раскрыть не хочется на чужого прохожего. Блаженствуют в речке гуси. Пестрые коровы, бородатые козы, круторогие бараны лежат на берегу, как львы на старинных воротах.

Но буколическая эта картинка кончается у околицы, где перекинут через Скнижку висячий мост. А правду сказать, будь тут посередке камень или коряга какая, любой мальчишка перескочит речку в два маха. Мостик же такой конструкции устроен в береженые от половодья, которое бывает по весне лихим и на такой малой речушке. И слажен он на диво ловко – с мужицкой простоватой хитрецой. С овражного берега карабкается мостик на развилку старой ветлы, а от нее сбегает шатким сходом кривых дощечек в густое пахучее разнотравье – с гудением шмелей над россыпями фиолетового клевера, со стрекотом кузнечиков, качающихся на тонких стеблях розового горицвета, и тихим потрескиванием стрекоз, замирающих над желтыми головками лютиков.

Не стал бы я утомлять читателя и столь обильно славословить скромный мостик через скромную речку, но подумалось тут: будь мостик при жизни Поленова, быть может, имело бы русское искусство теперь такой же прекрасный и по-поленовски тонкий пейзаж, как «Заросший пруд», «Деревня Тургеневе», – умел он увидеть неприметную чужому взгляду, но полную чистой поэзии красоту Средней России в самом простом ее проявлении.

Проста, неприметна сразу и маленькая речка Скнижка. Течет она себе, петляет в зеленых берегах, выбежит на открытую луговину, сверкнет узкой струей на солнце и тут же, по одной ей ведомой прихоти, свернет в излучину и снова спрячется в густую прохладную тень старых ветел. Толь-. ко и слышно, как, урча, подмывает она корни деревьев, звонко поговаривает на перекатах, а потом вдруг станет тихим омутом, присмиреет и замолчит. Но куда там! Снова повернула она, юркнула в излуку и заговорила уже в узеньком русле.

Так и бежит себе речка: поговорит, замолчит, отдохнет в бочажке, шибко припустится на перекате, а на взгорках и в сухих гривах роет себе овражки поглубже – все такая же легкая и веселая. Меняются берега по обе ее стороны. На правом кончились старые ветлы с серебристо-сизым подбоем острых листьев, пошли дальше дубки вперемежку с березами, липами, кустами орешника и черемухи у самой воды. Левый берег открыт солнцу и подымается чистой, ослепительно яркой луговиной к сквозному сосновому бору с россыпями земляники, своим особым – кафедральным – светом и густым прозрачным воздухом.

Хороша речка, красива! И как-то ясно представилось: а ведь при Поленове иной была Скнижка, не таким щедрым было зеленое ее укрытие. Красота речки была иная, но, конечно, такая же притягательная. За это и любил ее художник, и преподносила она ему подарки за каждой излукой, как теперь преподносит нам.

На подходе к Оке Скнижка течет в глубоком овраге, плотно укрытая густыми, едва пропускающими солнце деревьями. В низком этом своде стоит над речкой зеленый сумрак. Идти у воды можно теперь только по грудь в крапиве, ломая перед собой тугие и гулкие трубки дягиля, вымахавшего выше человека. Надежно прячется за ним Скнижка от чужого взора, точно готовится к какому-то таинству, придумывает всякие хитрости, и, чтобы не съехать в воду по крутому берегу оврага, то и дело цепляешься за ускользающие ветки лещины; иной раз ухватишь ненароком и метелку старой крапивы.

Но рано или поздно вознаграждение приходит. И когда Скнижка окончила свой путь, а я, шагнув все-таки в воду, выбрался из зеленого сумрака ее устья на влажную песчаную косицу, принадлежащую окскому берегу, – трудности дороги окупились.

Знакомая-перезнакомая Ока предстала как невиданное чудо. Пробираясь к ней под зеленым сводом маленькой речки, я и не заметил, как прошел короткий летний дождик, и теперь Ока сияла, как умеет сиять только она одна, и о дожде можно было догадаться по мокрому ивовому кусту на песке. И сейчас же память откликнулась голосом Константина Георгиевича Паустовского, словами его, которые после первого прочтения не могли не врезаться в сердце: «Я не променяю Среднюю Россию на самые прославленные и потрясающие красоты земного шара. Всю прелесть Неаполитанского залива с его пиршеством красок я отдам за мокрый от дождя ивовый куст на песчаном берегу Оки».

Яснее ясного. Величественная Ока бесконечна даже в малых своих проявлениях. Можно долго смотреть, ощущая всем существом, – точно кровь в собственных жилах, – как гладит песок тихая и мягкая ее вода. По законченности художественного образа Ока, быть может, самая совершенная из всех наших рек. Нет в ней ничего резкого, нарочито эффектного, она мягка и пластична даже в грандиозных своих чертах. Вот почему с одинаковым волнением можно любоваться самым просторным ее плесом и тем, как накатывает тихая ее вода на маленькую косицу.

Всякий же раз, когда попадаешь в эти места на правом берегу Оки в двадцати двух километрах от Серпухова, чувствуешь себя у Поленова, человека, посвятившего Оке сорок лет своих трудов. Сама собой приходит потребность подняться на берег, взойти на крутой и высокий холм, самый любимый художником, где простая его могила теперь и где столько раз ставил он этюдник.

А было это и в дни весеннего ледохода, когда, гулко ухая, отзываясь эхом в берегах, ломает Ока покрытый ноздреватым снегом лед, крутит и переворачивает его зелеными, сверкающими на солнце торцами. Было и в пору первых побегов берез с клейкими, едва проклюнувшимися листьями, такими тонкими, что сквозь них просвечивает темная хвоя сосен. И в пору буйного летнего цветения, которому щедро отдает окская пойма обильные соки, и точно в награду за щедрость несмолкаемо звучит над зацветающими овсами песня невидимого, шалеющего от счастья жаворонка. Было это, и когда в словно подожженной с обоих берегов реке полыхает отраженный пожар золотой осени, а колеблемая ветрами Ока сама раздувает пламя. И в те короткие дни с моросящими дождиками, когда приходит любимая им «лиловая» осень, а задумавшаяся Ока слабо светится в тончайших переливах серого. И в те еще более короткие дни с притихшими, стынущими берегами, когда зябнет голая земля в ожидании первого снега. И еще потом – когда приходит этот час природы...

Холм над Окой сам по себе целая история русского искусства. Отсюда написаны многие поленовские шедевры: «Ока . с высокого берега», «Первые заморозки», «Ранний снег», «Ледоход на Оке» и жемчужина русского пейзажа – «Золотая осень». Нужно подняться на высокий поленовский холм, чтобы увидеть всю Оку. А Поленов видел отсюда и дальше.

Не знаю, есть ли еще места на земле такого широкого, мягко-задумчивого, пронзительно-тонкого и в то же время ошеломляющего простора. Но, думаю, не отыскать в иных, пусть самых прекрасных, землях таких мест потому, что все, что сошлось в окском пейзаже, выражает и национальный характер нашего народа. Не потому ли Пришвин назвал Оку самой русской из всех русских рек?..

Быть может, в этом и заложен корень любви, которая приводила в разное время на окские берега замечательных русских людей, отдавших ей сыновнюю дань сердца, – поэтов, художников, писателей, композиторов. Этим путем пришел сюда и Василий Дмитриевич Поленов. Но, пожалуй, самое удивительное в его судьбе, что к моменту первого приезда на Оку Поленов был уже прославленным пейзажистом. Уже написаны «Московский дворик», «Заросший пруд», «Бабушкин сад», блистательный цикл абрамцевских пейзажей. Но ведь, чтобы создать такие вещи, кроме бесспорного мастерства, как ни в каком ином жанре, пейзажисту нужно преданно и беззаветно любить изображаемую натуру. Без такой любви не могли, конечно, быть созданы эти холсты, в каждом из которых художник оставил частицу сердца. Но вот поездка сорокатрехлетнего Поленова на юг, случайный, быть может, взгляд из окна поезда, переезжавшего Оку... Этот момент стал началом сладостного плена, в который взяла маститого художника русская река. Затем поездка с учеником своим Константином Коровиным на этюды, всего шесть дней, – и судьба художника решена. Ока взяла его в плен на всю жизнь. Случилось так, что здесь, в Средней России, на Оке, Поленов нашел то, что можно назвать полным счастьем художника, ибо именно здесь, через эту русскую природу, с наибольшей силой выразил он себя, свое отношение и любовь к Родине. Здесь оставил Василий Поленов сердце своего искусства – свое сердце.

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.