Если бы их танки воспользовались передышкой, которую мы им дали, и ушли дальше по шоссе, нам бы пришлось туго. Но, видимо, они не хотели оставлять у себя за спиной нашу «тридцатьчетверку» или надеялись расстрелять нас, а потом уже идти дальше. В этом была их ошибка, а когда они это поняли, было поздно.

Мы проскочили минное поле благополучно, только один раз машину тряхнуло взрывом без особого вреда для нее; наверное, от сотрясения сработала одна из мин. Я затормозил метрах в восьмидесяти от горевшего «тигра» н поставил машину так, чтобы сносимый ветром дым хоть в какой-то степени маскировал нас. Теперь мы стояли на пути у гитлеровских танков, они могут пройти только после того, как расправятся с нами. А умирать никому из нас, конечно, не хотелось. Что мы успели повидать в жизни? Почти ничего, только Кададинцеву было за тридцать, а я и Минаев — комсомольцы, холостяки, и осуществление всех своих планов откладывали на после победы. Да, сначала надо было победить, а еще прежде выстоять в этом бою и остаться живыми.

Гитлеровцев здорово разозлил наш маневр. Когда они поняли, что мы их перехитрили, то принялись из всех орудий садить по своему «тигру» в надежде, что попадут в нас. Напрасно. Мертвый «тигр» сослужил нам хорошую службу. Скоро загорелся один из Т-6 от прямого попадания артиллерийского снаряда. Это значило, что колонну засекли и теперь уже наши артиллеристы не выпустят танки из прицела. А еще через мгновение Кададинцев снес башню гитлеровскому танку подкалиберным снарядом, а Минаев очередью уложил несколько автоматчиков; остальные, прячась в кювете, начали отходить назад. Васька послал им вдогонку несколько очередей и наклонился ко мне: «Бегут сволочи!»

Кададинцев толкнул меня в плечо — надо было менять позицию: гитлеровцы уже пристрелялись по нашей «тридцатьчетверке», кроме того, с запада заходили «мессеры». Против них мы бессильны, н от этого каждого из нас душила злость, было обидно сделаться мишенью, после того как мы подбили три танка и уцелели сами.

Я опять до отказа выжал газ и, перепрыгнув через уполовиненный снарядом холм, вывел «тридцатьчетверку» поближе к дороге, так, чтобы оказаться за грудой развороченного металла — все, что осталось от немецкой самоходки. Едва мы ушли со старого места, как там рвануло дважды подряд, а «мессер», промазав, уходил вверх. И снова Кададинцев ругался и продолжал стрелять, но его никто не слышал, и вдруг из-за нашей спины вырвалась пятерка «Яков» и пошла прямо на «мессеров». И тот самый, который атаковал нас и еще не успел набрать высоту, завалился на левое крыло и стал падать.

Гитлеровские танки продолжали зло отстреливаться, стараясь нащупать нашу батарею, но чувствовалось, что их наступательный порыв уже не тот, что на смену холодному расчету фашистов, военной логике пришли злость, бессилие, порожденные неуверенностью. Стремясь покончить с нашей словно заговоренной от их снарядов «тридцатьчетверкой», противник пошел еще на одну хитрость. Передние три машины стали медленно разворачиваться, загораживая своими корпусами дорогу, в этот момент два Т-6, выйдя из середины колонны, нырнули вниз к обочине по правую сторону шоссе. Гитлеровцы надеялись, что мы не заметим маневра и они сумеют зайти нам в тыл.

Я махнул рукой — «вперед!» и посмотрел на Кирилла. «Давай!» — крикнул он, и мы двинулись наперерез двум Т-6, прямо к дороге, подставляя борт под огонь противника. Риск был велик, но иначе поступить мы не могли.

Когда я рассказываю об этом сейчас, с высоты лет и определенной житейской мудрости, мне кажется, что мы вышли из того боя победителями благодаря не столько умению воевать, сколько совершенно неожиданным действиям, подчас противоречащим всем нормам тактики. Враг был вправе ожидать от нас чего угодно, но только не безумного упрямства, граничащего с нахальством. Да и о какой тактике можно вести речь, если наша «тридцатьчетверка» дралась одна против десятка гитлеровских танков.

Мы выскочили на дорогу, и я взял немного наискосок, чтобы при прямом попадании снаряд ударил бы не в борт, где броня тоньше, а в лоб. И опять нам повезло, только пулеметная очередь строчкой прошлась поперек корпуса, да одна из пуль влетела в смотровую щель в двух сантиметрах от моего лба и, отрикошетив о стенку, зарылась в масленое тряпье рядом с Минаевым. По ту сторону дороги было кукурузное поле. Стебли с еще зелеными початками вытянулись на диво высоко. Мне почему-то стало жаль ломать неуклюжей машиной этот труд рук человеческих. Но только на мгновение. Два Т-6 шли, раскачивая верхушки стеблей, метрах в ста от нас. Промахнуться с такого расстояния было трудно. Едва я бросил машину на обочину, Кададинцев нажал на спуск. Т-6, лязгнув порванной гусеницей, остановился. И Минаев вновь доделал работу башнера, срезав черные фигуры, выпрыгнувшие из люка. Я повел машину дальше, туда, где должен был прятаться второй гитлеровский танк. Но его там не было, набирая скорость, Т-6 уходил назад к дороге.

Потом на несколько секунд стрельба стихла, и мы увидели невероятное — оставшиеся танки противника медленно откатывались назад к повороту, а два, скрывшись в небольшом кустарнике, прикрывали оттуда отход своих. Мы остались на поле одни. И непривычность этой передышки настолько поразила нас, что первые несколько минут мы молчали. Кададинцев прислонился головой к орудию, глаза его были закрыты, Минаев сидел, бессильно свесив руки, я, не отпуская педали газа, смотрел в сторону дороги, не доверяя тишине.

— Отбились, что ли? — наконец устало сказал Кададинцев.

— Вроде, - ответил Минаев.

Я посмотрел на часы — около десяти утра. Наш бой продолжался четыре часа. А мне казалось, значительно меньше.

— Теперь гони в глубь кукурузы, машину посмотрим, — сказал башнер.

Я отвел танк еще метров на триста от дороги, выбрав место, где зелень была особенно густой и высокой. Там мы обследовали «тридцатьчетверку», столько перетерпевшую за это утро. На корпусе танка в нескольких местах были вмятины, боковые скобы искорежены осколками, левая гусеница едва держалась. Вместе с Кададинцевым мы закрепили ее, остальное па ходу не поправишь. Минаев в это время держал под прицелом дорогу, потому что от гитлеровцев можно было ждать чего угодно. Мы стояли на поле, наверное, с полчаса, прежде чем впервые в это утро заработала рация и Василий передал приказ Ваганова — отходить к месту расположения полка.

Так закончился этот бой для нас, для других он только начинался. Я рассказал о нем подробно, потому что этот бой был первым и остался в памяти во всех деталях. После нескольких дней перерыва мне пришлось участвовать в разгроме гитлеровцев на Курской дуге, драться за Богодухов и брать многие другие города. Звезду Героя Советского Союза я заслужил позже, в бою за Сандомирский плацдарм. Дважды горел в своих «тридцатьчетверках», был ранен, словом, прошел весь путь до самого Берлина в составе 1-й гвардейской танковой армии, которой командовал генерал М. Е. Катуков. И даже расписался на стене рейхстага. Но какой бы длинной и трудной ни была эта дорога, никогда мне не забыть утро того дня на Курской дуге, в память о котором я ношу орден Красной Звезды — мою первую боевую награду.

Случилось так, что после того боя наш экипаж расформировали, с Кириллом Кададинцевым мы продолжали иногда встречаться, встречаемся и сейчас; он с семьей часто приезжает в Москву. Радиста Василия Минаева я почти сразу же потерял из виду. Шла война. А на войне бывает всякое.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.