Он высокий, спортивного склада моложавый человек. На вид ему лет тридцать пять. На кабинетного ученого не похож. Пишет стихи, увлекается цветной фотографией. В науке давно уже прошло время энциклопедистов, а Нестерова геохимики считают геохимиком, тектонисты — тоже своим, стратиграфы — только стратиграфом. Он родился в 1932 году.

Интервью — старый жанр. Спрашиваешь человека о его жизни, о его сокровенном и думаешь, что ты своими вопросами вызываешь ответы. А это не так. Человек всегда сам себе задает вопросы, сам себя судит. Интервью — только внешнее побуждение, повод. По-моему, к нашей беседе подошел бы всего один-единственный вопрос: «Чем вы живете, доктор Нестеров?» По сути, это выходит «интервью у самого себя». В сорок лет человек подводит итог совершенному.

— Еще в детстве мне хотелось открыть какую-то тайну земли. Мы жили в Свердловске, а на Урале сказы Бажова были, казалось, частью реальной жизни. Неподалеку от нас на речке Калиновке работала драга. Я пришел в геологический кружок при Дворце пионеров. Помню, как необыкновенно подействовало на меня, что мы за день намыли в старых отвалах старателей целую пробирку шлиха с золотом.

На первом курсе Свердловского горного института я почувствовал, что геология станет делом моей жизни. Один студент привез с собой много бокситов. Их отдали на анализ в геологическое управление, и оказалось, что это естественно легированные руды с высоким содержанием железа. Я и еще двое ребят добились, чтобы в зимние каникулы нас послали на разведку. Нам дали две тысячи рублей, инструменты, и мы отправились. Страшно хотелось найти месторождение. Вполне возможно, что мы видели себя в мечтах героями. Две недели провели в тайге. Чтобы оттаяла земля, непрерывно жгли костры. В песке-плывуне мы лопатами вырыли семь шурфов глубиной до четырех-пяти метров. Спускались в них на локтях. Я сейчас представляю, как мы нарушали технику безопасности. Нас должно было завалить в этих шурфах. Спас мороз. Он сковал плывуны. Теперь, с точки зрения зрелого человека, думаю, что в любой профессии можно найти интересное. А тогда — только геология! Мы строили фантастические гипотезы, нас охватило чувство, что мы в преддверии открытия. Возникла какая-то ненасытная, томительная жажда — искать. Кому она знакома, тот знает ее власть.

Руду мы не нашли... Впрочем, дело было уже не в этом. Летом я уехал на Соколовско-Сарбайское месторождение железных руд, проработал там на всех должностях — от младшего рабочего до мастера.

— ГОВОРЯТ, ВАША ГЕОЛОГИЧЕСКАЯ СУДЬБА СЛОЖИЛАСЬ СЧАСТЛИВО. ВЫ РАНО НАШЛИ СЕБЯ.

— Тем не менее я не исключение. Например, Алексей Канторович из Новосибирска защитил докторскую в тридцать четыре, как и я. Правда, он узкий специалист, геохимик...

— ВЫ НЕ ДУМАЕТЕ, ЧТО В НАУКЕ СЕЙЧАС ПРОИСХОДИТ ОМОЛОЖЕНИЕ?

— В геологии молодых докторов перечтешь по пальцам...

Почему именно он? Чисто биографические, внешние моменты здесь плохо помогают. Они рисуют слишком общий план, который при желании легко переносится и на других людей: научное студенческое общество, первые самостоятельные работы и публикации. Тысячи проходят этот путь. Однако что делает именно Нестерова «знаменитым и заслуженным», а не кого-то другого?

— Иван Иванович, ваш институт «ЗапСибНИИГНИ» считается головным по разведке нефти и газа в Западной Сибири. Сейчас, когда известно, что крупнейшие мировые месторождения находятся буквально у нас под ногами, какие проблемы встают перед вами в первую очередь? Что теперь надо искать?

— Ошибаетесь, если думаете, что в Западной Сибири все открыто. Мы занимаемся прогнозированием нефтяных и газовых месторождений, и работы в этом направлении у нас предостаточно. В шестьдесят пятом году предполагали найти максимум пять — семь крупных месторождений, а сейчас их уже больше тридцати пяти. Я считаю, что до сих пор нефтяная геология во всем мире развивалась однобоко. Как и всякая наука, она прошла положенные этапы развития. Сначала увлекались поисками поверхностных закономерностей. Если, положим, в Аппалачах бурили в северо-западном направлении, то находили нефти больше, чем при поперечном бурении. В Техасе же обнаружили нефтяные фонтаны только на холмах, а у подножия ничего не находили. В большинстве случаев нефть встречалась в поднятиях подземного рельефа (в антиклиналях). С тех пор уже сто лет геологи руководствуются антиклинальной теорией разведки. Почему я говорю, что однобоко? За это время комплекс научных методов, технологии лабораторных исследований по изучению вод, пород, нефти и газа ушел далеко вперед, осуществляется совершенными, сверхтонкими приборами. Но сама, разведка велась по антиклинальной теории. Разбуривали все антиклинали подряд в надежде на успех. А он мог быть, могло его и не быть. Развитие геологии сдерживала простая экономическая причина: дешевизна нефти. Пробивали 100 — 200 скважин, тратили огромные деньги, но вдруг в последней находили нефть — и все сразу окупалось. Какая же тут удача науки! В том-то и беда, что ее эффективность не измерялась эффективностью производства.

Вот вам случай, когда производство и наука шли точно по двум параллельным эвклидовой геометрии. В пятидесятых годах ученые определили, что наиболее перспективны для поисков Север и Центр Западно-Сибирской низменности. В 1953 году открыли Березовское месторождение. Наука при этом не переориентировалась и стояла на своем. Однако производственники начали работы. За тридцать лет потратили 100 миллионов рублей и разведали 200 миллиардов кубометров газа. Но с 1960 по 1972 год на Севере разведано свыше 10 триллионов кубометров при том же объеме бурения.

Сейчас такая же обстановка на Севере, в Ямало-Ненецком округе. Нефти нашли пока мало, но мы в ней уверены. Теперь производственники на нашей стороне.

— ВЫ ИХ ВСЕ-ТАКИ УБЕДИЛИ?

— Жизнь убедила. У нас коэффициент открытий практически сто процентов. Впрочем, открытие месторождении для науки, как ни парадоксально это звучит, не есть мера успеха. Для нее главное не что, а как. Она призвана открывать принципы, нормы, правила, объяснять, каков есть мир. Любая наука — это поиск и прогноз. Люди всегда хотели ясности и, по возможности, определенности в будущем. Я убежден, что геология уже созрела для качественных перемен. Мы не должны гадать по антиклинальной теории, а вести бурение там, где доказано наличие нефти. Это не мечты, а я не ясновидец из сказки. Надо теоретически представить формирование месторождения и на основании опыта и тех результатов, которые сегодня дает геология, составить логико-математическую модель. Она основана на генетическом принципе возникновения нефти и газа из рассеянного в земной коре органического вещества. В уравнение входит несколько десятков параметров, внутри них нелинейные зависимости, и поэтому современной математике оно, к сожалению, не под силу. Говорят, ссылаясь на академика Колмогорова, что такие модельные зависимости научатся решать только в следующем веке. Но можно создать огрубленную формулу.

Новую методику мы уже проверяли: девяносто процентов надежности.

Разве это мало? Мы исследовали массу материала, а по законам статистики чем больше выборка, тем больше возможность достичь максимальной точности. Теперь мы будем внедрять новую методику.

— ВЫ УВЕРЕНЫ В НЕЙ?

— Да, иначе бы я и не занимался этим. Я верю в нее — она генетически обоснована. Нигде в мире таких генетических моделей в конкретной записи еще не создавали. Она позволяет там, где нет еще никаких буровых работ, дать прогноз месторождения.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.