Повесть
В деревянном чреве мотобота надрывался, чихая дымом, разболтанный мотор. Стенка рулевой рубки натужно вибрировала. Будто в нее, как в больной зуб, впилось сверло бормашины и выгрызало невидимое дупло.
Оторвать лицо от стенки Ленька не мог. Крашеные доски казались ему последней опорой. Ефрейтор Ленька Кобликов плакал, не стесняясь слез и не вытирая их. По-мальчишески всхлипывал, глотал солоноватые струйки и кривил губы. Узкие плечи со смятыми погонами, перечеркнутыми замусоленными лычками, вздрагивали, но дрожь их терялась в надсадной тряске корпуса.
Море без устали гнало тусклые складки мертвой зыби. Волны играючи поднимали одинокий мотобот, на мгновение задерживали его на гребне, словно раздумывая, что делать с деревянной скорлупкой, упорно ползущей по фиорду. И очередной раз скидывали вниз, в провал воды, в шевелящуюся жидкую яму.
Вместе с ботом качался фиорд, качались скалы и небо.
— Заколеешь ведь, парень, — сказал простуженным басом матрос, сидевший на корме возле самодельной трубы, на которой был пристроен тупорылый «максим», уставивший в небо сосок пулеметного дула. — Заколеешь, говорю... Спустись в кубрик, погрейся малость. Здесь ветром насквозь прохватывает, а у тебя на шинели эвон какое окошко...
Ленька поглядел на матроса осоловелыми от качки глазами и попытался прикрыть прореху на боку шинели.
— Не пойду. Душно там и тошнит очень...
— Ну, тогда закури... Обогрейся табачком.
— Я не курю.
— Не поспел, выходит, выучиться, — шумно вздохнул матрос, сбил с головы капюшон брезентового плаща и достал кисет из оленьей замши с нарядными, цветного сукна, прошвами. — Курить еще не умеешь, а тебе такая маета выпала... Эх, жизнь, кузькина перечница...
Он свернул цигарку и, зажав ее в щепоть, как это делают люди, привыкшие быть на ветру, пахнул дымком.
— Второй-то жив?
— Жив... У него крупозное воспаление легких.
— А ты откуда знаешь?
— У меня мама доктором работает... Под Воронежем... Я сам хотел в медицинский поступать... На врача.
— Тогда, конечно, — согласился матрос, — должно быть у тебя понятие. Болезнь — это легче. Пуля враз человека может кончить, а болезнь докторам время дает... Часа три еще нам ходу. Вывернемся в море, пройдем мимо острова — и считай, что дома... Туману хорошо навалило, в самый раз подсыпало. Хоть ночью и пришлось из-за него постоять, зато теперь идем, как у бога за пазухой... На прошлой неделе нас здесь «юнкерс», зараза, прищучил. На велику силу отвертелись. Разве «максимкой» «юнкерс» осилишь? Что для него эта пукалка?
Матрос хлопнул ладонью по ребристому, в облезлой краске кожуху пулемета — единственной защиты старенького рыбацкого мотобота, вот уже три года носившего нелегкую службу под военным номером.
— Рулевого, Петра Игумнова, тогда у нас убило... Корму исклевали очередями... живого места нет, а меня не царапнуло... Поди знай, как иной раз бывает... Восьмой уж я на боте пулеметчик. Туман — это хорошо...
Лохматым шерстяным одеялом туман укутывал фиорд от берега до берега. Лишь у выхода в океан, у высокого мыса, к которому направлялся мотобот, тугой морской ветер разгонял дымчатые хвосты. Теребил их, мял, разрывал на клоки и отбивал от воды вверх, где они сливались с низкими, набухающими дождем облаками.
В 10-м номере читайте об одном из самых популярных исполнителей первой половины XX века Александре Николаевиче Вертинском, о трагической судьбе Анны Гавриловны Бестужевой-Рюминой - блестящей красавицы двора Елизаветы Петровны, о жизни и творчестве писателя Лазаря Иосифовича Гинзбурга, которого мы все знаем как Лазаря Лагина, автора «Старика Хоттабыча», новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.