Трещина

– Эх-хе-хе, – не то завздыхал, не то хохотнул нормировщик, подслеповато рассматривая требование. – Три кило качественных?! Да куда же это? – Увидев за спиной Промзина сварочного мастера, Гаврилыч сказал: – Лошадям – мор, собакам – корм!

– Давай короче! – прикрикнул мастер. – Кладовку закроют, смотри! – И добавил с угрозой: – Ты бы дал, Гаврилыч, языку каши!

После смены, удержавшись от нелегкого соблазна потратить две заработанные за консультацию десятки, Промзин пришел в общежитие, где у него была небольшая отдельная комната. Вместе с ключом от комнаты сторожиха протянула ему распечатанную, коробящуюся от просохшего клея телеграмму. Промзин развернул ее и прочитал беспощадно четкие печатные буквы: «Вчера скончался дядя Саня похороны послезавтра отец».

Сторожиха скорбно вздохнула и спросила Промзина:

– Родной дядя-то был?

– Отцов брат, – ответил Промзин, все еще не ощутив полностью тягостный смысл телеграммы.

– Звони директору, отпустят, – посоветовала сторожиха, – должны отпустить, раз такое горе.

– Позвоню, – неуверенно ответил Промзин и прошел к себе в комнату. Он присел на кровать, еще раз прочел телеграмму от номера и до количества слов, а прочитав, вздохнул: «Ох, как некстати!» Но, подумав так, он спохватился– о покойниках или ничего не говорят, или только хорошее.

Хорошего, однако, выходило негусто. Вспомнилось в детстве, на массовом гулянье у Оки, дядя Саня купил ему мороженое, хотя мать и не велела транжирить деньги. Затем еще дядя Саня снял его со столба, на который Петька забрался с помощью самодельных когтей из проволоки. И не наябедничал родителям.

Пока Промзин учился в институте, они виделись редко. Один раз летом дядя Саня приезжал к отцу с тетей Пашей, своей женой. Промзин как раз был на каникулах, и они выпили за встречу. Он сидел, смотрел на рябое, с впалыми щеками лицо, и ему было жалко дядю Саню, потому что тот мучился изжогой и просил соду. Быстро захмелев, дядя Саня порывался обнять Промзина и твердил:

– Учись, племяш, учись. Хоть один из родни в люди выйдешь, не то, что мы с отцом: оглоблевый институт... Я своему-то сыну говорю, пусть с тебя берет пример. А то что? Ремеслуху огоревал и вкалывает. А он одно: и так, слышь, люди живут. Это верно. А ты вот высшего достигни!

Потом дядя Саня оставил Промзина и пристал к отцу, требовал, чтобы тот подпевал ему. Отец улыбался, виновато поглядывал на жену и на сына. Тетка Паша урезонивала мужа:

– Не диви людей-то!

– Я, знаешь, кто? – спрашивал дядя Саня отца. – Бога войны знаешь? – И бил себя кулаком в грудь. – Я, знаешь, чего делал в войну?

– Ладно, Саня, – утихомиривал отец, – нельзя об этом. Мало ли кто чего делал в войну. Про ваш завод нельзя говорить.

– Верно. – Дядя Саня взбыдывал головой. – Не стану. Давай тогда про почтовый шесть. – И вытирал кулаком слезы.

Промзин знал: почтовым шесть называли кладбище, которое открыли в войну на пустыре возле двух номерных заводов четыре и пять. Кто-то не в меру остроумный окрестил печальное место номерным названием.

Вот теперь, наверное, там и похоронят дядю Саню. А может, за селом, там, где старое кладбище. Промзин задумался.

Допустим, отпуск ему сейчас директор разрешит. Деньги на билет тоже есть: в самый раз пригодятся те, что он получил за консультацию. А завтра в цехе не будет сварочного мастера и одного котельщика. И раз не будет и. о. начальника, директор непременно заглянет в котельно-сварочный. И тот же Гаврилыч ему расскажет, что, мол, тут явно неладное: и электроды качественные куда-то на сторону потребовались, и двоих срочно в отпуск на день отпустил, и сам куда-то отлучался на грузовике в рабочее время...

Представив это, Промзин чуть не застонал от жалости к себе: за такие вещи не погладят, влепят, будь здоров... Но что делать? Он еще раз внимательно изучил телеграмму. «Погоди, погоди. Да ведь в ней же не сообщают, что факт смерти подтверждается телеграфом... Ага!.. – возликовал Промзин. – Никуда я не поеду. Отцу напишу, что так, мол, и так, не отпустили потому, что телеграмма не заверена. И вообще можно сделать вид, что не получил никакой телеграммы. Неудобно перед сторожихой? Но она завтра сменится и не будет знать, ездил я в Черноречье или нет».