Но мы увидели не пчел и не пауков, а лисиц, рыжих до апельсинной яркости, пронесшихся мимо нас сплошной, без разрывов, длинной оранжевой лентой. Сколько их было — не сосчитать — пожалуй, слишком много для одного уголка леса. Они промчались со свистом, будто ветер прошелестел в траве, и скрылись в зарослях на единственной не опробованной нами дороге и реке. Мы даже не успели обменяться словами, как, огибая нас, но даже не взглянув в нашу сторону, — а мы стояли заметной кучкой у камня с источником, — пронеслось мимо стадо некрупных клыкастых кабанов с грязной, свалявшейся шерстью. Их тоже было слишком много даже для заповедника, и тяжелое дыхание их, треск ломавшихся сучьев и дробный стук копыт сливались в странное, дисгармоничное звучание, которое не воспроизведет ни один джазовый инструмент в мире. Замыкавший колонну кабан, даже не замечая нашего присутствия, вдруг повалился в траву, поерзал на спине, потерся мордой в примятой траве, вскочил и помчался вдогонку за исчезнувшим в лесу стадом.

— Тссс... — прошипел Толька и прислушался. — Слышите?

Откуда-то из глубины чащи доносилось не то шуршание, не то шорох, как будто кто-то разглаживал и комкал листки целлофана.

— Вы пророк, Борис Аркадьевич, — сказал Толька, указывая на примятую кабаном траву: там суетились десятки крупных рыжих лесных муравьев.

— Тут надо не воображать, а бежать, — прибавил он.

Минут через двадцать мы вышли и берегу, круто обрывавшемуся к реке глинистым кирпичным относом. Направо и налево по берегу все той же непроницаемой буро-зеленой стеной стоял наш платановый лес. На противоположном берегу тянулись песчаные отмели и заливные луга, еще дальше снова чернел лес, по-видимому, сосновый, потому что местами к отмелям вытягивались его клинья, на солнце выцветавшие золотистыми языками. Сосна вообще красивое, чистое дерево, а когда она растет редко, с золотыми солнечными просветами, и соседствует с кремовыми полосками песчаных пляжей и дюн, то на все это просто приятно смотреть. Никакого признана человеческого жилья нигде не было видно, но тот берег привлекал своей чистотой и ширью, да и выбора у нас не было: целлофан продолжал шуршать все ближе и ближе.

— Плывем по-солдатски, — скомандовал Толька. — Часы в носки и в карманы, брюки свертываем и закрепляем на голове ремнем у подбородка. Кроль отменяется. Плыть брассом или саженками. Голову над водой.

Мы переплыли реку без приключений, и, когда выбрались на мель, Толька обернулся и закричал:

— Вон они! Смотрите!

По крутому откосу противоположного берега спускалась неширокая дорожка — метра полтора-два, не больше, — едва отличимая издали от окаймлявшей ее красной глины. Она медленно подтянулась и воде, потом свернула по берегу длинным витком и извергнувшей ее темно-зеленой чаще. Мы стояли и смотрели — сколько минут, не знаю, — а виток все не изменял положения: он только спрямлялся постепенно, исчезая за стенами зеленой крепости. Ни шороха, ни шуршания не было слышно, их заглушал плеск воды, но никто из нас не усомнился в увиденном. То было еще одно, может, самое страшное изобилие этого непонятного леса, естественное где-нибудь на берегах Амазонии, но едва ли объяснимое в этих широтах грозное шествие муравьев.

— У меня такое впечатление, что мы переплыли Стикс1, только в обратную сторону, — сказал стоявший рядом Зернов.

__________

1 В греческой мифологии река подземного мира, через которую Харон перевозил души умерших в мрачное царство Аида.

Черная стрела

Новое изобилие нашел Мартин.

Усталые, измученные от потери сил и от нервного напряжения, мы часа два провалялись раздетые на горячей песчаной отмели. Больше помалкивали, обмениваясь пляжными репликами, потом заснули, потеряв представление о пространстве и времени. Разбудил меня индейский вопль медно-красного Мартина, размахивавшего над головой, как тотемом, здоровенной, по крайней мере двухкилограммовой рыбиной.

— Судан, — сказал всезнающий Толька. — Где добыл?

Мартин указал на заводь в глубине отмели, отделенную от реки узким песчаным перешейком. Она буквально кишела рыбой, как бассейн рыбного магазина. Сазаны и судаки посильнее и покрупнее выбрасывались через перешеек в реку: намывая песок, вода заперла их в этом природном аквариуме, и они уже задыхались от недостатка кислорода в перегретой воде. Крупных среди них было не очень много — больше мелочь, но охотничий инстинкт, заложенный в каждой человеческой мужской особи, сразу обнаружил рыбины покрупнее. Как ни увертывались они, как ни били хвостами, через несколько минут мы уже наловили больше десятка.

Только теперь, впервые после дачной метаморфозы, мы вдруг почувствовали голод. И первые робинзоновские огорчения: «А соли-то нет», «И посуды нет — значит, ухи не будет», «Придется на вертеле жарить, как шашлык». И первые робинзоновские радости: действующая зажигалка Мартина, сосновый сушняк для костра, вертелы из засохших тростинок, сочные кусни поджаренной и продымленной рыбы. И первые попытки подвести наконец какой-то итог пережитому.

— А сила — лес, — сказал Толька.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• …
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• 10
• 11
• 12
• 13
• …
• 17
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.