Не только в домашней обстановке, но и в кругу знакомых моих родителей Маркс был мил и любезен, принимал во всем участие, и, когда кто-нибудь особенно нравился ему или когда он слышал оригинальное замечание, он прикладывал к глазу свой монокль и весело, с живым интересом смотрел на этого человека.

Он был несколько близорук, но очки носил только при длительном чтении или письме. С особенной радостью вспоминали мои родители беседы с Марксом в ранние утренние часы, во время которых им никто не мешал. Поэтому моя мать вставала очень рано, чтобы по возможности до завтрака освободиться от всех хозяйственных забот. Иногда они часами сидели за кофе, и мой отец всегда сожалел, что из-за врачебной практики он был вынужден рано уходить из дому.

Помимо вопросов, связанных с внутренними переживаниями и обстоятельствами жизни этого благородного, любезного и выдающегося человека, в разговоре затрагивались все области искусства, науки, поэзии и философии. Обо всем этом Маркс говорил, не впадая в поучительный тон. Моя мать очень интересовалась философией, хотя самостоятельно не занималась ею и не освоила ее глубоко. Маркс говорил с ней о Канте, Фихте, Шопенгауэре, иногда также и о Гегеле, восторженным приверженцем которого он был в своей молодости.

Правда, по поводу Гегеля он говорил, что, по словам самого Гегеля, ни один из его учеников не понял его, кроме Розенкранца, да и тот понял неправильно...

Сентиментальность, эта карикатура на истинное чувство, глубоко претила Марксу. При случае он цитировал слова Гете: «Я никогда не был высокого мнения о сентиментальных людях, в случае каких-нибудь происшествий они всегда оказываются плохими товарищами». Очень часто, когда при нем кто-нибудь проявлял преувеличенную чувствительность, он приводил стихи Гейне:

Раз барышня стояла

Над морем в поздний час

И горестно вздыхала.

Что солнца луч погас.

Маркс лично знал Гейне и посетил несчастного поэта в Париже в последний период его болезни. Гейне как раз перестилали постель, когда вошел Маркс; он был так болен, что к нему едва можно было прикасаться, сиделки поэтому несли его в кровать на простыне. Гейне, которого даже в этот момент не оставил его юмор, совсем слабым голосом приветствовал Маркса: «Видите, дорогой Марке, дамы все еще носят меня на руках»...

Дружбу Маркс считал священной. Однажды один посетивший его партийный товарищ позволил себе сделать замечание по адресу Фридриха Энгельса, что последний, как состоятельный человек, мог бы сделать больше для освобождения Маркса от тяжелых материальных забот. Тогда Маркс резко перебил его: «Между Энгельсом и мной существуют такие близкие и задушевные отношения, что никто не вправе вмешиваться а них». То, с чем он не соглашался, он в большинстве случаев опровергал в шутливой форме, да и вообще он никогда не прибегал к грубому орудию защиты и даже в самой ожесточенной борьбе пускал в ход тонное лезвие кинжала, которое, однако, очень метко разило врага...

Маркс всегда был весел, любил пошутить и посмеяться и считал неуместными бестактные требования случайных собеседников рассказать что-нибудь о его учении, на это он никогда не соглашался. В семейном кругу он называл подобную назойливость праздным любопытством. Но это случалось довольно редко.

Однажды один господин спросил его, кто же будет чистить сапоги в государстве будущего. Маркс с досадой ответил: «Это будете делать вы!» Бестактный господин смущенно замолчал. Это был, вероятно, единственный случай, когда Маркс потерял терпение».

Разные партийные товарищи, часто из самых отдаленных городов, посещали Маркса, и он принимал их в своей комнате. Частенько завязывались длинные беседы на политические темы, которые затем продолжались в кабинете моего отца...

Не только в области науки и изобразительного искусства, но и в области поэзии у Маркса был тончайший вкус, его начитанность и память были одинаково поразительны. Он не только разделял восхищение моего отца великими поэтами греческой классической древности, а также Шекспиром и Гете, но к его любимцам принадлежали и такие поэты, как Шамиссо и Рюккерт...

Маркс находил, что Тургенев необычайно верно изобразил своеобразие русского народа с его славянской сдержанной эмоциональностью. Он считал, что вряд ли кто из писателей превзошел Лермонтова в описании природы, во всяком случае редко кто достигал такого мастерства. Из испанцев он особенно любил Кальдерона. У него были с собой некоторые произведения Кальдерона, и он часто читал их вслух…

В нашей квартире была очень большая комната в пять окон, в которой занимались музыкой и которая называлась залом. Но друзья дома называли эту комнату Олимпом, потому что по стенам ее стояли копии античных бюстов греческих богов. Над всеми ими возвышался превосходящий всех по размерам Зевс из Отриколи.

Мой отец считал, что Маркс очень похож на этого Зевса, и многие были согласны с ним. У обоих могучая голова с целой копной курчавых волос, великолепный лоб со складкой мыслителя, повелительное и в то же время доброе выражение лица. Мой отец находил у Маркса, как и у своих любимых олимпийцев, бодрое и жизнеутверждающее спокойствие души, которой были чужды всякая рассеянность и смятение. Он часто вспоминал один меткий ответ Маркса на брошенный упрек, что «классические боги — символ вечного покоя, чуждого страсти». «Наоборот, — сказал он, — у них вечная страсть, чуждая тревоги».

Ф. Кугельман1,

из «Воспоминаний о Марксе»

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• …
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• 10
• 11
• 12
• 13
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.