— Так смотри, Ален, народ это отчаянный. Им терять нечего.
— С такой женщиной,— весело ответил парень,— я лев, а не человек, дорогой.
— Лисой тут надо быть, лисой. Хитростью бери.
— Все будет,— заверил парень, возбужденно блестя глазами.
Поезд шел по заснеженной степи. До самого горизонта раскинулся слегка всхолмленный голубоватый ее простор — ни деревца, ни оврага, ни деревушки. Только что отсвистела над степью пурга, и тяжелые, свинцово-черные тучи теперь грозно клубились над пустым горизонтом и солнце, зайдя за них, зловещим багровым заревом подсвечивало края.
— Ах, какая страшная картина! — покачал головой Дмитрий Петрович, стоя у окна и зябко прикрывая пижамой впалую грудь под шелковой полосатой сорочкой.— Ужас просто. Вы только взгляните,— обратился он к соседу по купе — румяному и добродушному толстяку-инженеру.
— Да, грандиозно,— согласился тот и, усмехнувшись, добавил:— Не страшно, не ужасно, а именно грандиозно.
Он отложил газету и зевнул.
— Читать уже трудно. Может, лампочку зажжем?
— Да-да, пожалуйста!— предупредительно воскликнул Дмитрий Петрович, с трудом отрывая взгляд от окна, и снова зябко повел плечами.— Признаться, такая картина даже на психику действует.
— Полно вам. Если уж на то пошло, то вот что на психику действует.— Толстяк сердито ткнул в газету пухлым пальцем с обручальным кольцом.— Вы читали сегодня сообщения из Китая? Это же черт знает до чего они там дошли, эти маоисты!
— Да-да,— болезненно сморщился Дмитрий Петрович. Потом большие глаза его за очками округлились, и он взволнованно произнес: — Я, знаете, самого худшего опасаюсь, самого худшего.
— Знаете что, батенька? Давайте-ка пойдем ужинать, а? — неожиданно предложил толстяк.— Пока вы со своими страхами последний аппетит не потеряли. В Борск прибудем поздно, ресторан в гостинице закрыт будет. А тут он за три вагона от нас. Решено? — Он энергично хлопнул себя по коленям.— Оптимизма у вас, глядишь, на сто граммов и прибавится.
— Невозможно,— уныло покачал головой Дмитрий Петрович.— У меня, знаете, язва. Я уж тут поем. Жена сухариков насушила, молочка бутылка есть, ну и яички всмятку. Ничего, знаете ли, жареного, соленого, острого не принимаю.
— Ах ты, господи! — воскликнул толстяк.— У него еще и язва. Ну пойдемте, чего-нибудь диетическое закажете. Там есть. Это я вам точно говорю. Пойдемте посидим, рассеемся.
Он так энергично и напористо уговаривал Дмитрия Петровича, что тот наконец сдался.
Переодевшись, они вышли из купе в узкий гудящий проход и двинулись в дальний его конец, прижимаясь то к одной стенке, то к другой в такт покачиванию вагона. По лязгающим, продуваемым ледяным ветром переходам они прошли в следующий вагон, потом в другой, в третий и, наконец, очутились в вагоне-ресторане.
Здесь было светло, людно и шумно. Но свободные места все же нашлись.
За столиком разговор неожиданно принял совсем другое направление.
Дмитрий Петрович, округляя глаза и машинально отщипывая белый хлебный мякиш, стал рассказывать о недавнем происшествии в своем учреждении:
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.
Письмо в Грецию