— Ты завидуешь? Ты думаешь, весело наблюдать вечную суету там, внизу, эту толчею муравьев! Витрина видна мне крохотным квадратом, и с высоты я даже не могу разглядеть женских ног.

Голос сзади:

— Должен сказать, что женщины стали носить еще более короткие юбки. Я обычно гляжу сюда, на лестницу, по которой поднимаются туристы.

— Не говорите Амброзиусу, его это огорчит. Не он ли искоренил в Милане арианскую ересь! Не он ли принес славу миланской христианской церкви и заставил римского папу принять введенные им обряды!

— Дети мои, вы забываете, что Милану принадлежит более древняя слава. Еще в 313 году славный император Константин провозгласил знаменитый эдикт, которым было разрешено исповедовать в Римской империи христианскую веру. С Миланского эдикта начинается вся история римско-католической церкви. Только в нашем благословенном городе могла осенить императора-язычника столь святая мысль.

Голоса святых перешли в бессвязное бормотание. Каждый углублен в свои воспоминания. И только, вознесенная над всеми, безмолвствовала на башне Мадоннина, единственная женщина на крыше собора. С головы до ног она покрыта золотом, и даже в неярком лунном свете это золото переливалось, казалось жидким и тягучим. На Мадоннине лежали обязанности покровительницы всего города, и она не могла ни на секунду отвлечься от созерцания неясного будущего, нависшего над Миланом.

Мадоннина молчала, устремив в будущее свои глаза, залепленные золотом.

По улицам со свистом проносились автомобили. Они напоминали свору собак, спущенных с цепи. Они мчались в мокром лаке площадей и улиц, сопя, слепя людей и обдавая их запахом бензина…

Ночью на перроне миланского вокзала нас провожают ребята из местного комсомола. Мы увозим с собой адреса друзей, альбомы с репродукциями, дары ремесленников из миланских предместий, билеты, где мы объявлены почетными членами миланского комсомола, местного спортивного и даже альпинистского общества, а также книги с надписью: «На память о пролетарском Милане». Последние шутки, анекдоты.

— Этот слышали? Приехал в Милан американский турист. Спрашивает у гида: «Что это такое!» Ему отвечают: «Ла Скала». «Сколько времени вы ее строили?» «Лет десять». «У нас такой домик строят за три месяца. А это что?» «Кастелло Сфорцеско». «Сколько строили?» «Лет двадцать». «У нас такой замок могут построить за год». Подъезжают к Дуомо. Гид молчит. «Что же вы не рассказываете? Такое большое здание...» «Где?» «Да сзади вас». «Ах это? Ей-богу, не знаю. Вчера проезжал — еще ничего не было».

Рукопожатия, объятия. Мы забираемся в вагон. Друзья машут нам руками, переговариваются между собой. Все это как в немом кино. Видимо, они перешли уже на свой привычный миланский диалект, отрывистый и резкий, вобравший в себя интонации галлов и лангобардов, давших название Ломбардии, но не утерявший звучности итальянских каденций.

Такими они и остаются в памяти — резкие, страстные, в то же время по-милански трезвые и уравновешенные. Будущее своей страны и родного города, несмотря на туман, они представляют себе весьма отчетливо. Отнюдь не хуже, чем Мадоннина со спины Дуомо. Ведь их глаза не ослеплены золотом.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.