К Коле подошел человек — молодой еще, но с сединой в волосах. Коля лениво глянул на человека и судорожно сглотнул комок в горле: перед ним стоял Степан Богданов, его московский друг из тридцать седьмой квартиры.

«Аня»

Она добралась в Рыбну на третий день, под вечер. Аня вываляла в дорожной пыли свою шерстяную кофту, испачкала грязью лицо и, согнувшись, как больная, пуская слюни — к блаженным немцы не приставали, — медленно прошла через большое село: сначала кружным путем, по окраинным улочкам, а после через центр, мимо костела, двухэтажного каменного дома сельской управы, мимо большого магазина и нескольких указателей, укрепленных на площади. Синие стрелки показывали расстояния до Кракова и Закопане.

Аня вышла из Рыбны и двинулась через перелесок на юго-восток — к гряде карпатских лесов. Она решила переночевать в лесу, неподалеку от Рыбны, чтобы послезавтра идти на площадь перед костелом: ждать Вихря или самой пытаться выйти на связь с Мухой, — выхода не было, центр ждал радиосеанса.

Она сошла с дороги и через скошенное, желто-коричневое поле двинулась к опушке частого леса; среди берез торчали сосны и лиственницы. Лес был красивым: листва звонко трепыхалась при дуновении ветра с полей; в глубине леса кукушка отсчитывала годы чьей-то жизни; ручей, спрятанный в разросшемся кустарнике, бормотал свою быструю и невнятную речь.

Аня отошла от опушки на полкилометра и решила остаться на ночлег, но затем прошла еще с полкилометра — огонь костра может быть виден с дороги; а уж в глубине леса можно развести большой огонь, и греться возле него всю ночь, и вскипятить воды в маленьком немецком котелке, а потом развести в нем концентрат и сделать венгерский гуляш. Аня однажды ела этот гуляш — с сушеной морковью, черным перцем и кусочками вяленого мяса. Он был очень вкусным. Почти как похлебка, которую в тайге варил отец, когда Аня приезжала к нему на каникулы из Тайшета. Только отец резал большие куски вяленого мяса и бросал в котел несколько сушеных морковин, а не десять — двадцать стружек, как было в венгерском трофейном концентрате.

Капитан Высоковский два раза угощал Аню этим венгерским гуляшом и уговаривал ее выпить спирта, но Аня не хотела пить спирт, потому что в тайге несколько раз пила его с геологами, и у нее до сих пор, когда заговаривали о спирте, появлялся во рту сухой, ржавый вкус.

— Я бы вина выпила, — говорила Аня красивому капитану с иссиня-черными глазами, — вино хоть сладкое, а это гадость.

— Лапочка моя, — смеялся капитан, выпивая свой стакан, — сладким вином вас будет поить муж после победы. Спирт — в порядке изначальной интриги.

Выросшая в тайге, среди сильных, добрых мужиков, Аня научилась понимать людей сразу, с первого часа. Там, где она росла, иначе было нельзя. Там надо было сразу определять, можно с этим человеком идти через зимнюю тайгу за десять километров на артемовские рудники — кино смотреть — или нельзя. Тайгу всяк любит, да не каждый выдержит — даже десять километров.

Ане было занятно, когда красавец капитан говорил с ней заумными, многозначительными фразами. Аня прекрасно понимала, чего он хотел, и ей было смешно, что он так издалека начинает осаду. Ей это было так же смешно, когда впервые в тайге в поисковой партии к ней, семнадцатилетней девчонке, полез геолог из Красноярска. Аня поначалу, когда он обнимал ее, смеялась, а потом ей все это надоело, она оттолкнула геолога, взяла полено, лежавшее возле печки, и сказала:

— Сейчас как врежу по кумполу!

Ей казалось странным, когда ее подруги, влюбленные в ребят, не позволяли им себя целовать.

«Глупо, — думала тогда Аня, — зачем так? Когда любишь, нельзя кокетничать. Ведь кокетничают только с нелюбимыми или если дело какое».

Ее раз послали в Красноярск за реактивами. Реактивов не было. Аня пошла в парикмахерскую, ей соорудили на голове крепость из ее кос, она отправилась к заместителю начальника отдела материально-технического снабжения, и он ей выписал реактивы. Но не отпускал от себя часа два: все бил баклуши и вздыхал, многозначительно глядя ей в глаза.

Аня знала, что она хороша, она относилась к этому спокойно, как хороший солдат к оружию. Есть и есть, злоупотреблять не следует, а когда нужно — сразу в дело.

Она влюбилась в Ленинграде в политрука их дивизиона. Она ждала, что он позовет ее к себе в блиндаж. Она бы пошла, не задумываясь. Но политрук все не звал ее, только, встречая, шлепал по щеке и дарил корочку хлеба. Аня хотела прийти к нему сама и сказать, что любит его и что хочет быть с ним, но не успела. Политрук умер от голода: замерз, пока шел с трамвайной остановки до передовой.

...Костер разгорелся сразу — выстрелил в небо белым шипением, потом разъярился, затрещал красными искрами окрест себя, а после успокоился, захлопал желтыми руками и стал греть Аню. Она поворачивалась к костру по-таежному: сначала левым боком, потом спиной, после правым боком, а уже потом, зажмурившись, чтобы не портить глаза, обернулась к огню лицом.

Аня собрала сухого валежника, принесла его к костру и сделала себе подстилку. Легла, потянулась, подвинулась еще чуть ближе к огню и почувствовала, что вот-вот уснет. Она заставила себя открыть глаза и поглядеть на костер: хватит ли на всю ночь. Она сделала себе сибирский костер: нашла сваленную елку, срезала тесаком сучья, принесла березовой коры и подожгла сухой сваленный ствол. Надо только через каждые три часа просыпаться и чуть пододвигать вперед елку, чтобы она равномерно обгорала, а не пузырилась огоньками вдоль по всему стволу.

Аня подвинула древесину; вокруг заискрило, пламя на мгновение замерло, а потом вспыхнуло с новой силой. Аня завернулась в легкое пальтишко, выданное ей сверх утвержденного комплекта капитаном Высоковским, и сразу же уснула.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• …
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• 10
• 11
• 12
• …
• 17
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.