– Хотела, – жестко поправила она и усмехнулась: – Банально. Всего тебя, как говорили наши бабушки, – «всю душу».

– Ну, и что ты будешь с ней делать? – хмуро спросил Сергей. Он глядел на нее исподлобья. Вот и год прошел, а разговор опять уткнулся в ту же самую стенку. Но дальше уступить он не мог.

– Это старый спор, – сказала она. – Я уже слышала, что ты принадлежишь человечеству. Но я не думаю, чтобы счастье человечеству принес тот, кто не способен дать счастье человеку – хотя бы одному, самому близкому.

Валерия выкрутила пеленки, распрямилась, движением шеи поправила ворот халатика. Мокрые руки она держала далеко перед собой и время от времени поддергивала рукава.

– Ты не сердись на меня, – сказала она неожиданно мягко. Наверное, это жестоко так тебе все говорить. Ведь не упрекают же горбатого за то, что он горбатый... Наверное, ты даже не понимаешь, о чем я говорю. Ведь ты робот. Кибернетическая машина. Просто ты слышал, как принято у людей, и считаешь, что иначе неприлично. Принято чистить зубы – ты чистишь зубы. Принята женщина – значит, должна быть женщина. Ребенок тоже принят... Ты думаешь, я не знаю, как будет, если мы переедем к тебе? В твою программу впишется еще один пунктик: сын. Такое-то количество рублей ежемесячно и такое-то количество душевной теплоты.

– Ну хорошо, – сказал он. – А твой вариант? Она горько усмехнулась:

– Вариант!.. Боже ты мой, как я в тебя была влюблена! Как дура. Умилялась даже, что ты читаешь книги по списочку... Кстати, почему ты приехал только сейчас? Я уже написала месяц назад.

– Я не мог раньше, – ответил он и замолчал. Объяснять было бесполезно.

– Работа! – торжественно сказала она. – Неотложный эксперимент!.. Если бы ты позвал меня, я бы прилетела хоть с Сахалина, пешком бы пришла. Вот так, прочла бы письмо, встала и пошла... Ладно, повесь вот эту веревку и будем считать, что все свои отцовские обязанности ты выполнил до конца.

Он повесил веревку, протянул ее от окна к двери, от шпингалета к толстому, неумело загнутому гвоздю. Валерия стала развешивать пеленки, она еще говорила всякое, а он опять пропускал Мимо ушей оскорбительные слова, пережидал их терпеливо, как бывалый санитар пережидает эпилептический припадок, думая о своем и привычно поддерживая голову больного. Он понимал, что уже ничего не поправишь: как приехал один, так и уедет один.

...В отделении, состоявшем из двух палат, операционной и бокса, жизнь шла своим чередом. В операционной готовили кровь для переливания. В одной палате лежали шестеро мужчин, в другой – четыре женщины. В боксе, маленькой комнате со стеклянным тамбуром при входе и собственным санузлом, лежала девочка, накрытая простыней с головой.

Она еще принадлежала клинике, еще составляла одно целое с историей болезни и определенным сектором работы уже не лечебно-научной, а просто научной. Но еще больше она принадлежала вечности, родителям, извещенным осторожной телеграммой, земле, по которой не прошла и пятой части отмерянного ей природой пути.

Вчера еще у нее было имя – Ниночка, был возраст – одиннадцать лет. Но к двум часам ночи она полностью пробежала всю свою дорожку из бытия в небытие, и часы, забытые сиделкой на подоконнике, отсчитав последние секунды ее жизни, начали отстукивать несчетные, уже безразличные ей века.

А на улице было ясно, позванивал легкий морозец. Сергей, вернувшийся ночью, мог бы его и не заметить, но, торопясь парком к институту, почувствовал, что скользко ногам. Он посмотрел вперед. Заснеженный «ТУ-114» на рекламном плакате был освещен солнцем и блестел, как елочная игрушка.

В ординаторской, подавая ему халат, санитарка сказала:

– Слыхали, Сергей Станиславович, Ниночка-то умерла.

– Когда? – спросил он и не сразу надел белую, ломкую от крахмала шапочку.

– Ночью, в два вроде. Зина дежурила.

– Она еще в боксе? – спросил он автоматически, как спросил бы о любом другом.

– В боксе.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• …
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• 10
• 11
• 12
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.