С тех пор прошло более десяти лет, но все же я часто вспоминаю эту необычную историю. Она ничего не изменила в моих оценках и представлениях, в моем понимании жизни. Может быть, только более мучительно стал искать я ту порой незримую грань, которая разделяет искусство от искусного подражания... Вместе со старым художником Павлом Константиновичем Еланским мы рассматривали небольшое собрание картин нашего нового соседа, доктора медицины Маслова, — претенциозные, безвкусные картинки, явно нуждавшиеся в ярлычках с указанием цены. Чтобы не огорчать хозяина, мы останавливались на минуту-другую у каждой рамки, обмениваясь банальностями и проклиная в душе эту затянувшуюся экскурсию.

Наконец осмотр окончился. Мы собирались уже сесть за стол, когда Маслов торжественно объявил, что хочет показать гордость своей коллекции — картину, принадлежащую кисти самого Ренуара. Мы прошли в его кабинет. Над письменным столом висело сверкающее всеми цветами радуги полотно. На полотне, почти в натуральную величину, была изображена маленькая хорошенькая девочка. Взгляд ее больших удивленных синих глаз излучал застывшую, неподвижную тоску.

Розовое платьице то исчезало в приливах ярких красок, то возникало вновь.

Это был на редкость изящный и трогательный портрет, как по чувству, которое он передавал, так и по исполнению.

— Давно у вас эта картина? — спросил Еланский.

— Да нет, сравнительно недавно,— довольный произведенным впечатлением, отвечал Маслов.— Она перешла ко мне от деда. Не правда ли, блестящая вещь, шедевр?!

Еланский промолчал.

Мне тоже не хотелось отвечать ему. Было просто обидно, что такая картина могла принадлежать Маслову.

— Такого Ренуара вы не увидите ни в одном музее,— продолжал Маслов.— Один коллекционер из Ростова предлагал за нее семь тысяч рублей. Но зачем мне ее продавать, если она доставляет мне удовольствие? И к тому же (здесь он хихикнул) приятно быть единственным в стране обладателем Ренуара.

— Дело в том, что это не Ренуар,— неожиданно сказал Еланский. Только сейчас, взглянув на него, я увидел, что старик сильно взволнован.

Маслов не сразу понял его. Вначале он, наверное, решил, что Еланский просто шутит. Но бледное лицо старого художника рассеяло его сомнения. Он бросился к письменному столу, выдвинул средний ящик и вытащил папку с грудой свидетельств и отзывов о подлинности картины. Он произносил фамилии известных искусствоведов, называл суммы, предлагаемые ему музеями и частными лицами. Он говорил бы еще долго, если бы Еланский не прервал его.

— Вы располагаете временем? — спросил он, обращаясь скорее ко мне, чем к обладателю Ренуара.— Я хочу рассказать вам одну историю.

Он вынул из кармана платок, вытер губы и, смотря в сторону, начал свой рассказ:

— Вы знаете, что я долго жил в Париже. Я приехал туда молодым человеком, окончив художественное училище Штиглица в Петербурге. Война застала меня во Франции, а когда она кончилась, я не мог покинуть Париж по некоторым личным причинам.

К тому времени меня уже знали как неплохого специалиста по реставрации картин. Шарль Лазиди, парижский антиквар, предложил мне работу.

Магазин, или, точнее, лавка этого грека была хорошо известна коллекционерам. Многие Рубенсы, Шардены, Доу, украшающие ныне особняки американских миллионеров, стены частных собраний, были приобретены в маленькой лавке папаши Шарло.

О, папаша Шарло знал толк в искусстве! У него всегда было то, что требовалось покупателю, А если не было, то он доставал через самое короткое время. Недаром он считался одним из лучших антикваров — знатоков живописи в Париже. Только потом я понял, что Шарль Лазиди был просто торгашом, жадным, невежественным шарлатаном.

Но тогда я был молод, и мне нравилось здесь все: тусклое мерцание средневековых доспехов, посетители, запах красок и та особая тишина, которая бывает только в музеях и антикварных магазинах...

В нашу лавку часто заходил пожилой человек, которого звали Кульчицким. У него были дела с папашей Шарло, и он часами пропадал в его кабинете. Это была странная, нервная личность. Ходил он в черном поношенном сюртуке, вечно небритый и взлохмаченный, с каким-то блуждающим взглядом. Говорил со всеми снисходительно, я бы даже сказал, покровительственно, и его маленькие навыкате глаза смотрели на людей скорбно, но надменно.

Впрочем, всерьез его никто не воспринимал.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.