Сегодня на занятиях в спортзале играли в волейбол. Игра была к тому же и календарной. Я сидел на скамейке запасных и, наблюдая за ребятами, невольно размышлял о проблеме многоместного космического корабля.
С кем бы я хотел попасть в один экипаж?
Мысленно рисовал различные ситуации полета и старался представить себя среди товарищей. Придирчиво, даже, пожалуй, чересчур, я проводил «отсев», упорно старался найти ответ на мучивший меня вопрос: ну, кто же, кто оказался бы самым надежным, самым верным, самым, если так можно сказать, желанным?
Но... Не нашел я ответа. Запутался. Ну разве можно делить наших хлопцев на «подходящих» и «неподходящих»! Вздор! Готов лететь с каждым и со всеми вместе хоть на другую солнечную систему.
Я иногда смотрю на себя как бы со стороны и думаю: вот этому научил меня Юра, тому-то — Герман. Вдумчивости и хладнокровию я учился у Андрияна. Кстати, этими качествами обладают и космонавты, готовящиеся к новым полетам. Четкость в работе, самодисциплина, взаимовыручка... Да разве перечислишь все хорошее, что есть у наших ребят и что они со всей щедростью своего сердца готовы отдать другу!
Сколько полезных советов давали нам те, кто первым испытал гнетущую тишину и другие специфические особенности сурдокамеры, кто испробовал на себе жар и холод термокамеры, кратковременную, но загадочную и необычную невесомость на борту специального самолета. И все это делали просто, без лишних слов, как обычно поступают товарищи.
Космонавтика любит точность. Иначе нельзя. Ученые подсчитали, что для встречи двух космических тел точность должна быть буквально ювелирной. Например, запуская снаряд на Луну, надо учитывать, что встреча произойдет в какой-то определенной точке, куда снаряд и Луна должны прийти через строго расчетное время. Это гораздо сложнее, чем с борта сверхзвукового истребителя попасть в скоростную цель. Ведь до Луны почти четыреста тысяч километров!
На одном из занятий мы прикидывали: если ошибка в скорости полета последней ступени ракеты, которую она разовьет к моменту выключения двигателей, составит всего лишь одну сотую долю процента, траектория полета ракеты отклонится от расчетной на 250 километров; если старт задержится хотя бы на 10 секунд, расчетная точка встречи на поверхности Луны сместится на 200 километров. Вот что такое секундная точность пуска!
Точность нужна во всем. Вот мы и решили приучить себя к точности и организованности даже в мелочах. Опоздания не только в строй или на занятия, но и просто на встречу с друзьями у нас не допускаются. Проштрафишься, заставишь товарищей ждать себя — получай наказание. Оно у нас хоть и не очень строгое, но не из приятных. Но опоздавших теперь не бывает.
Вчера мы тренировались в сложных условиях полета. И когда я сегодня перебираю в памяти все наши тренировки, мысли начинают разбегаться в самых неожиданных направлениях. Пытаясь их собрать воедино, я часто задаю себе вопрос: что же было самым трудным в наших тренировках?
Может быть, бешеное вращение центрифуги, когда на тебя наваливается с трудом превозмогаемая сила перегрузок, (глаза заволакивает туманом, а кровь пульсирует в висках? Или изнуряющая жара термокамеры, когда, облизывая языком пересохшие губы, чувствуешь всю соленость своего пота? Или тягостное одиночество первого пребывания в камере тишины? Вспоминая пройденное, я останавливаюсь на том, что самым трудным для меня был, пожалуй, первый приход в сурдокамеру. Перегрузки приходилось испытывать и на истребителях. Когда ведешь в зоне учебный воздушный бой и, выходя из атаки, стараешься не дать напарнику зайти в хвост, приходится закладывать такие виражи, что, кажется, тонны вдавливают тебя в кресло.
«Сурдо...»— слово нерусское. В переводе с латинского оно означает немой, глухой, тихий... Мне раньше приходилось читать, что врачи уже давно приспособили тишину для своих целей. С ее помощью они ведут борьбу с болезнями сердца, нервов и другими недугами. Тишина — хороший помощник в их деле. Но для нас...
Все мы привыкли к определенным звукам: шуму на улицах городов, передачам радио, разговору окружающих, специфическому шуму рабочих помещений, лекционных аудиторий. А тут попадаешь в мир сплошной тишины. Ни звука, ни шороха, если не считать своих шагов, скрипа кресла и шелеста страниц читаемой книги.
И вот сейчас, раздумывая над всем этим, я как бы снова переживаю тишину сурдокамеры.
Тишина. Она заползает в каждый угол небольшой комнаты и как бы следит за тобой, подкарауливает, ждет. Становится даже как-то жутко.
Мне приходилось читать, да и наши врачи рассказывали, что многие. американские кандидаты в космонавты не выдерживали этого испытания. Был случай, когда уже через сутки одиночества один из них начал проявлять какое-то странное беспокойство, а на вторые разбуянился. Никто из первых (испытуемых американских летчиков на земле не выдерживал более 44 часов в капсуле, где ограничивалось всякое чувствование. В полной изоляции, когда звуки, свет и другие раздражители не действовали на человека, он обнаруживал смешливость, изменчивость эмоционального состояния, порой крайнюю нервозность. Известны и более серьезные нарушения психики.
Наших ребят не сломила сурдокамера. Андриян, Гермам, Павел и другие чувствовали там себя прекрасно. Прошел через это «чистилище» и я. Но, если говорить откровенно, был момент, когда сердце екнуло.
Это случилось на третий или четвертый день после того, как за мной закрыли тяжелые, толстые двери камеры. Я окунулся в мир тишины. За стенами непрерывно работали самописцы. И вот сработала сигнализация. Что-то щелкнуло. Сноп ярко-красного света ударил в глаза. Пронзительная сирена рванула тишину. Потом все стихло, будто ничего и не произошло.
Врачи тогда дали хорошую оценку моему пребыванию в сурдокамере. Но первые доли секунды, когда в ставшую уже привычной тишину неожиданно врываются резкие звуки, честно скажу, трудные секунды. Зато какими приятными и мелодичными кажутся шум качающихся сосен, монотонное шуршание дождя, голоса знакомых, когда выходишь из этого мира тишины!
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.