Дебаркадер стоит под крутым высоким берегом, но сейчас его не видно – густой, плотный туман лег на реку и на луга. Еще только рассвело, еще все погружено в сон, молчат птицы, молчат деревья, не дрогнет листок, ни звука вокруг. Тропинка из-под ног обрывается в глухую серую бездну. Осторожно ступая, я спускаюсь вниз. Но вот под ногами заскрипела речная галька. В тумане неясно проступают мостки дебаркадера. Здесь тоже все тихо и сонно – спит вода, спят лодки, спят люди, заночевавшие в дежурке. Им можно спать; пароход опаздывает из-за туманов, и сам пароход сейчас где-нибудь спит у берега. Я отвязываю лодку, кладу ружье и сажусь на весла. Над водой клубится туман, густой, как дым. Весла погружаются в недвижимую темную воду, едва всплеснув, лодка скользит легко и плавно. Дебаркадер исчезает в тумане, и я теряюсь посреди реки: где какой берег, нуда плыть, не угадаешь. Какое-то темное пятно вырастает сбоку. Это, бакен. На нем сидит чайка – белая с черной головкой – и не слетает, когда я проплываю мимо: то ли спит, то ли ей просто лень шевелиться.

Лодка, шурша, с ходу врезается в песок. Я вытягиваю ее подальше на берег и иду в луг. Весь берег зарос сплошным лозняком и бурьяном, но туман еще не сел росой на кусты, и можно пробраться сквозь них, почти не намокнув.

Самое нелепое – идти на охоту в туман: ничего не увидишь и обязательно собьешься с пути. Но я иду просто по привычке встречать зори в лугах, повинуясь тому беспокойному охотничьему чувству, которое слишком часто заставляет поступать вопреки обычному здравому смыслу, и в этом «вопреки», наверное, и есть свой смысл.

Луг сухой, твердый, выкошенный. Туман по-прежнему что-то таит и скрывает, словно ты попал в обманчивый призрачный мир, где все предметы утратили свой привычный облик и узнаешь их, только подойдя вплотную. То перед тобой вырастает стог, похожий на дом, то телефонный столб, то изгородь выгона; перелезаешь через нее и проходишь через сонное стадо– телята лежат и стоят, не двигаясь, тупо поглядывая на тебя. Потом путь преграждают неожиданно возникшие кусты или болотца с осокой, и не знаешь, обойти их или нет, и лезешь напрямик.

Прямо из-под ног вылетает чирок. Выстрел звучит мягко, сдержанно и тут же глохнет в сыром воздухе. Ватный сладковатый дым долго висит над осокой...

И снова дальше в тумане... Но понемногу светлеет, и уже слышатся птичьи голоса. Туман зарозовел – это взошло солнце, но оно еще не может пробиться сквозь его плотную пелену, а туман будто стал еще гуще, он уже не дымчато-сизый; а молочный.

Солнце поднималось выше, уже стал проглядывать его светлый кружок, все яснее становилось вокруг, прозрачнее туман, предметы обретали свои дневные формы. Удивительный, матовый, всепроникающий свет разливался над лугом. В этом свете не было теней, он облекал ровно все предметы, полупрозрачные в растворяющемся тумане. Потом солнце пробилось сквозь матовую пелену. Его лучи наполнили , сиянием наждую мельчайшую капельку плавающих в воздухе росинок, и они засверкали, отразив в себе бесконечный солнечный мир.

Туман начал разрываться на клочки, клубиться и садиться на траву, на кусты, на стога, на стволы ружья, на мои сапоги. Туман оросился, пал росой.

Откуда-то потянул легкий речной ветерок, и все быстрее сходил туман, уносились прочь стелющиеся по земле облака. Уже весь луг открылся, только дали чуть мутнели и над озерцами висели клочья тумана, застрявшие в осоке. Открылась голубизна неба, луг засиял под солнцем – он был матовый от росы, и по нему изумрудной ленточкой тянулся мой след.

Луг еще безлюден, и, кажется, ты в нем один, знай ходи себе в ясном сиянии утра, но все уже пробудилось, ожило. Вышло на отаву стадо, за дальней старицей в шалашах проснулись косари, послышались голоса, поднялся к небу синеватый дымок костра, у переправы затарахтел мотор подъехавшего грузовика, за рекой наперебой кричали петухи, на дебаркадере включили радио, и оно объявило всем, что новый день начался.

Нет ничего лучше этого раннего часа, пока не сошла роса. Ходишь по кустам, лазаешь по осоке, трепетно ожидая шумного взрыва испуганных утиных крыльев. Росы так много, что, как ни старайся, вскоре вымокаешь насквозь, словно искупался в одежде, но все равно – весело. И так, вымокнув в студеной росе, когда станет невмоготу, вылезаешь на сухое место, обсыхаешь, осматриваешься.

Луг бесконечен, ровный, как поле, со своими озерами и кустами, уставленный бесчисленными стогами, лишь вдали синеет заманивающая полоска лесов; за рекой блестят крыши села и виднеется белая вышка колокольни. Д солнце поднимается все выше, и печет все сильнее, и начинает сходить обильная августовская роса.

Возвращаешься назад, и когда подходишь к берегу, доносится пароходный гудок, а вскоре из-за луки показывается и сам белоснежный красавец. Он идет медленно, вспенивая воду колесами, заняв собой полреки.

Пароход швартуется. Я стою на дебаркадере, встречая его, как доброго знакомого. У парохода в росе перила и скамейки, словно прошел дождь. От него исходит приятный теплый запах работающих машин. Он приплыл к нам издалека, через новые моря, по просторам широких русских рек, из города, где я живу, и сейчас он его частица.

Внизу на корме спят вповалку на своих огромных рюкзаках туристы – целая группа, парни и девчата. Они до темноты горланили песни и уснули крепким здоровым сном на свежем воздухе. Потом они проснутся, побегут за кипятком, начнут есть со всем своим дорожным аппетитом и снова будут петь песни.

На окнах кают спущены шторы. Лишь какой-то пассажир из любознательных спрашивает, выйдя на палубу:

– Какая пристань?

Я отвечаю, но что скажет одно название, если не знать, какие здесь луга и старицы, как берет рыба, как летят по вечерам через реку утиные стаи, как спят в лугах росы и как чудесно бродить в тумане!

– А, наверное, хорошо здесь? – говорит он, улыбаясь.

Я бы рассказал ему все, но пароход дает гудки к отправлению – один долгий и один короткий. Эхо далеко разносит его по лугам. Потом два коротких, потом три. Трап убирают, отдают концы, и пароход медленно, боком, отваливает от причала.

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.