Но уже играла музыка. С первых же звуков, против моего ожидания, опера мне понравилась. Музыка была приятной, и особенно приятно было посматривать на Шуру, как она слушала, полузакрыв глаза. Я внимательно разбирался в происходящем на сцене. Мне нравился и старенький доктор-алхимик, который желал омолодиться, и веселый черт Мефистофель, и сама Маргарита — толстенькая дамочка с косою до пят. Все шло очень хорошо. И все-таки все время я чувствовал, что мне что-то мешает смотреть, что-то создает неудобство. За мною сидела какая-то зануда и все объясняла вслух. Я подумал о том, почему таких зануд пускают в театр. Но потом привык и перестал обращать на нее внимание. И только в конце оперы я понял, что мешает мне: пение! Если бы они не пели, а просто говорили, было бы лучше.
Мать, видимо, устала за день, потому что она тихо спала, никому не мешая, как спала дома: робко и неслышно. И только Шура была намертво прикована к сцене...
Мы возвращались молча. Мать молчала, потому что была вообще неразговорчива, Шура переживала и находилась под впечатлением, а я молчал потому, что стеснялся внести рационализаторское предложение, касающееся перевода пения в опере на обыкновенный разговор.
Так мы пришли домой и застали папашу в том же положении, что и оставили. Он сидел на диване в очках, надвинутых на лоб, и читал увлекательную книгу о бравом солдате Швейке, отнеся ее на всю вытянутую руку.
Потапыч, сторож склада № 3.
Так меня воспитывала Шура, действовавшая на мой характер с непостижимой точностью и занимавшая в моих глазах первое место среди всех девушек земного шара. Она смотрела на меня так, словно знала что-то такое, чего мне не узнать за всю жизнь. Когда она молчала и думала, я чувствовал, что ни за что не угадаю ее мыслей, как бы ни старался, и что даже стараться не надо, поскольку Шура и думает, и смеется, и смотрит совершенно иначе, чем все остальные люди.
Она прочно занимала свое первое место. Но между первым местом и вторым зияла необозримая пропасть, через которую не бывает мостов. Первое место сияло по ту сторону пропасти, а по эту сторону находилось второе место, и занимала это место просто Тоня Кудрявцева, как могла бы занимать его любая другая.
Тоня была хрупенькая девчонка, как все девчонки, в каштановых взбитых волосах, жестковатых и невьющихся. Она заставляла их виться, накручивала на что-то, но из этого ничего не выходило. Я гулял с нею, как все гуляют, не загадывая вперед.
Она пела песни и была веселой со всеми, кроме меня. Однажды я выпил для куража и решил ее поцеловать. Она, наверно, почувствовала, что я пьян, и шлепнула меня по щеке. Я не обиделся, как-то глупо засмеялся и выругался. Тоня резко повернулась и быстро застучала каблучками прочь. А через два дня мы встретились снова, и Тоня ничем не выказывала своего позавчерашнего отношения ко мне. Только однажды, когда я повторил свою попытку, она блеснула хитрыми глазами, и я опустил глаза. Но Тоня подняла мою голову руками и сказала:
— Чудак-человек, напиваться-то зачем для этого?
И неожиданно сама крепко поцеловала меня в губы. Я так растерялся, что даже не ответил ей.
Мы гуляли с ней долго и молчали, пока не забрели за восьмую линию, в посадку. Когда-то здесь журчала речонка и над ней еле держался гнилой мостик. Сзади, не горизонте, дымили в красном мареве заводы, и в этом же мареве плавала луна, как воздушный шар. Там, за заводами, было море. А здесь, в степи, цокотали разные насекомые и потрескивали от сухости кустарники.
Мы стояли долго, и я обнял Тоню. Она не обнимала меня, а стояла, прижавшись и опустив руки. Я тогда вспомнил ни к селу, ни к городу Ваню Пилипчука, который сейчас ушел в армию, а до этого гулял с ней:
— Ты и с Пилипчуком сюда ходила?
Она прижалась ко мне сильнее и глухо ответила:
— Сюда не ходила... Никуда я с ним не ходила.
«Врет, — подумал я, страдая от того, что не могу дознаться правды, — не сюда ходила, так в другое место». И стал зло выкручивать ей руки.
Она отскочила проворно, как мячик, и спокойно сказала:
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.
Из дневника секретаря горкома комсомола