Женщина плакала, сидя в редакционном кресле, и утирала комочком платка усталое, подернутое сеточкой морщин лицо. На первый взгляд казалось, не было особых причин для столь глубокого горя. Дочь ее была жива-здорова, ничто серьезное ей не угрожало, ничего пока не случилось. Пока... Но, собственно, кто может точно указать – вот черта, за которой честный человек перестает быть и честным, и полезным, и вообще человеком?

У женщины были внимательные, встревоженные глаза. И сейчас я с горечью вспоминаю, что потом, разговаривая в тех учреждениях, где рождались первые главы биографии Вали Семеновой, я встретила очень мало вот таких – взволнованных, горячо заинтересованных глаз. Встречались глаза равнодушные. В них было заранее написано: «Я тут ни при чем, это не моя обязанность». «Семенова? Это беленькая такая, нет, шатеночка?.. Да, работала. Ушла, взяла и ушла. Откуда нам знать, почему». Были строгие, карательные: «Да, месяц уже не ходит. Прогуливает. За такие дела гнать надо. Девятнадцать лет – это, извините, уже не ребенок...» Были ерзающие, любопытные: «Что, натворила что-нибудь? Что-нибудь случилось?»

...Мы сидели в небольшом парке. На пруду под восторженный вой мальчишек куролесил водный велосипед. Лебеди тяжело выступали из воды, распахивая под мелким дождиком крылья. Валя смотрела перед собой и повторяла:

– Ничего не хочу. Ни-че-го-шеньки!

Меня испугали не столько семи слова, сколько смирившийся, ленивый тон, которым они были сказаны.

В юности бывают такие мгновения, когда с болезненной остротой, со стыдом и отчаянием вдруг обнаруживаешь, что ты хуже всех, ни на что не способен, никуда не годишься. И пронзительная, возмущенная боль льется в дневник й в корявые страстные стихи. Обычно такие мгновения – толчок к лихорадочной деятельности, стимул к совершенствованию. Страшно, когда чувство «ничего не хочу, ничего не могу» становится привычкой и уже не вызывает возмущения. Тогда это удобная и не лишенная красивости философия бездельника. Мол, не троньте меня, я и так несчастен.

Я очень отчетливо представляю себе твои дни, Валя, с тех пор, как ты перестала являться на свою очередную работу – в народный суд...

Утром ты открываешь окно, и на подоконник падает коричневый листок. Он слабо шуршит и жмется к .руке, и это неприятно, потому что время бежит: пришла осень. Стайка школьниц идет на занятия, упоенно щебеча о своих делах. Это из сто первой школы... В окне напротив парни со станкостроительного завода машут гантелями. Ты знаешь здесь каждого в лицо: девятнадцать лет прошли в этой комнате на Красной Пресне. И тебе очень грустно, потому что всем есть куда идти, а тебя, как и вчера, ничто не ждет: ни школа, ни работа. Две недели назад ты самовольно ушла с работы и с тех пор с тоской и со страхом ждешь: что же будет? Умываясь, ты слышишь ядовитый говорок на кухне: «Опять вчера с парнем таскалась... Родители хребет ломают... Тунеядка... Выселять таких надо!..» Хорошо еще, что мама на работе: она всегда очень переживает. Полотенце на плечо, улыбка на лице, надо мурлыкать какой-нибудь веселенький мотивчик. «Что, съела, соседушка? Вот так, мне весело, мне плевать...»

Потом, хлопая по ступенькам босоножками без задников, ты несешься к подружке Галке. Только бы не оставаться одной, чтоб не лезли всякие грустные мысли! По дороге ты успеваешь заглянуть в откинутую створку окна в коридоре. Ничего себе мордашка, с такой можно жить! Потом вы сидите и болтаете.

– В субботу махнем за город? Мальчики будут что надо!..

– А как с фельдшерскими курсами?

– Я подала.

– Ну и я подам, только скука там, а?

– А где ты веселую работу видала? От работы кони дохнут!

А вечером, после ужина, ты спешишь прикорнуть на своем диванчике и натягиваешь одеяло до ушей. Мама гремит тарелками на кухне, отец читает газету. Сейчас, если не притвориться спящей, мама войдет и спросит: «Ну, так что ты сегодня делала, Валюша? Как жить думаешь дальше?» Отец отложит газету, будет строго смотреть в лицо. Они работают, они честны, они имеют право спрашивать. Опять придется кричать, что тебе и так тяжело, что все мучают своими вопросами, что тебя скоро выселят из Москвы за тунеядство, пусть дадут хоть эти дни пожить спокойно. Они обиженно замолчат. Потом отец ударит по столу тяжелой ладонью: «Как ты смеешь?» Мама схватит его за рукав, умоляюще покажет глазами на стену – соседи, не надо... Нет, лучше сделать вид, что спишь. Но сон не идет. И как противно, что завтра опять будет день, и еще день, и еще...

В школе учителя говорили о Вале, что при желании она может учиться на пятерки. А на что ей были эти пятерки? И вообще кто придумал, что надо учить математику и физику? Валя косилась на уроках в окно, дергала подружек за косы, задавала неуместные вопросы .и рисовала понурых кляч – символ занудливых школьных часов. Эти часы, разграфленные звонками, были так похожи друг на друга, что Вале казалось, они никогда не кончатся. А всякие рассуждения о трудовой жизни – от этого хотелось зевать. Больше всего Валя любила литературу. Учительница Анна Семеновна иногда садилась .на первую парту и начинала рассказывать. Не по программе, а так. Она говорила о трудных и блистательных судьбах. О том, как в борьбе и лишениях искали люди свое призвание. Валя очень хорошо это представляла. Сквозь нищету, непризнание современников, презрение шел к совершенству Рембрандт. Из ледяного безмолвия Аляски, темных корабельных трюмов, ядовитых паров прачечной выносил свое вдохновение Лондон. Вале нравились мужественные полотна Рембрандта, и лондоновский Мартин Идеи, и мудрый старик Хемингуэя. Человек был достоин самого высокого на земле счастья и добывал его в борьбе. Иногда Валя писала об этом в своих сочинениях. И тогда Анна Семеновна говорила, что, будь она прилежней, из нее получился бы толк. И вдруг оказалось, что школа окончена и больше не надо зевать на уроках. «Перед вами открыты все дороги», – сказал директор. Это было скверно, что открыты именно все дороги, потому что у Вали разбежались глаза.

Лучшая Валина подружка пошла сдавать на дефектологический факультет. «Знаешь, психика... психические заболевания... интересно!» И Валя решилась. Но... не прошла по конкурсу. Однако инерция поиска оставалась. В сентябре они вместе вышли из дому. Подружка – в институт, Валя – на работу, воспитательницей в школу для дефективных детей. Работа оказалась интересной, но трудной. Требовалась незаурядная воля, выдержка, масса самых неожиданных и разнообразных знаний. Весной Валя ушла из школы, твердо решив, что психиатра из нее не получится. Да и что такое психиатрия? Откуда ей было знать, что такое психиатрия...

В сентябре она снова устроилась на работу – в больницу статистиком. Очень хотелось стать врачом. «Операции на сердце-рак будет побежден... хирург совершает чудо... кибернетика приходит в медицину». Да, она будет врачом, и только врачом! Но дни потянулись, как засахарившаяся патока. Кривые температур, процент заболеваемости гриппом, свинкой, воспалением легких. Цифры, выкладки, пронзительный запах эфира и йода, противный голос старшей сестры. Этой сестре невозможно было угодить, даже если разбиться в лепешку. Но Валя и не собиралась разбиваться в лепешку. Нет, она не будет врачом. Скука. Правда, статистические карточки – это еще не медицина в целом. А что такое медицина? Откуда ей было знать, что такое настоящая медицина...

И Валя ушла. Без заявления и предупреждения. Просто не появлялась больше в больнице, и все. Мама, узнав об этом, так и повалилась на стул. Потом вскочила, сбросила передник: идем! Они сидели в кабинете главврача. Валя теребила кончик пояса. Нет, она не подумала о том, что совершает серьезное нарушение. Да, ей мучительно стыдно. Нет, она больше не будет... И Валя плакала искренними, горькими слезами. Восемнадцать лет – что с нее взять? И ее отпустили с миром – отдали документы с пометкой: «Ушла по собственному желанию».

Этой весной Валя устроилась секретарем в народный суд. «Борьба с преступностью... ночной выезд... Конан-Дойль...» Было интересно вести протоколы судебных заседаний, следить за тонкой работой следователей, адвокатов, судей. Почему же сейчас, четыре месяца спустя, так горько и отчетливо вспоминаются эти дни?

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.