В № 18 НАШЕГО ЖУРНАЛА БЫЛО ОПУБЛИКОВАНО ПЕРВОЕ ВЫСТУПЛЕНИЕ «СОДРУЖЕСТВА СЛЕДОПЫТОВ «СМЕНЫ». ПРЕДЛАГАЕМ ВНИМАНИЮ ЧИТАТЕЛЕЙ ЕЩЕ ОДИН ПОИСК ССС.

Это случилось морозным осенним днем 1812 года... Наполеоновская армия покидала Москву. Когда-то тщетно пытавшийся бороться с мародерством, маленький корсиканец сам превратился в откровенного грабителя. За его экипажем везли ценнейшие реликвии древности, старинное оружие, золото, украшенные драгоценными каменьями ризы, иконы, старинные чаши...

Но события внесли свои коррективы в планы воителей «синей» армии: интервентам пришлось думать уже не о вывозе награбленного, а о спасении собственной шкуры. Не имея возможности вывезти «золотую карету» за пределы Россия, император не желал оставлять ее и настоящему владельцу – русскому народу. И вещи, ценность которых не измеришь миллионами, исчезли бесследно...

Узник острова святой Елены сохранил свою тайну.

Несколько лет назад было выдвинуто предположение, что золотая «московская добыча» Наполеона была затоплена им в озере Стоячем, близ Вязьмы. В розыски «московской добычи» включились самые различные общественные и государственные организации, историки, журналисты, геологи. К месту предполагаемого затопления выехали специальные экспедиции. Кстати, работы по розыску продолжаются и по сей день.

Решили пойти по следам «золотой кареты» и мы, старший научный сотрудник Центрального государственного архива РСФСР Лидия Павловна Тинаева и автор этих строк. Только начали мы эти поиски не в селе Семлево, близ старой Смоленской дороги, а в Москве, в архивах. Там-то и довелось нам встретиться с новой страницей до сих пор еще не разгаданной тайны...

В документах Наполеона и его сподвижников, хранящихся в советских архивах, судьба золотой «московской добычи» обходится молчанием. Поэтому мы решили заняться изучением документов Высочайшей Комиссии по описанию боевых трофеев русского воинства, к которым почти не обращались исследователи.

Знакомясь с документами комиссии, мы неожиданно обнаружили лаконичное сообщение минского губернатора. Чиновник доносил в столицу, что в 1911 году у жителя города Новогрудок, Гродненского уезда, Минской губернии, Станислава Антоновича Череповецкого хранилось 120 писем Наполеона и его маршалов, приказы атамана Платова, французские знамена, кубки, оружие «и другие вещи, относящиеся к .1812 году».

Прочли мы это и в первый момент просто остолбенели от удивления: можно было ожидать чего угодно, но только не того, что целое столетие мог оставаться неизвестным своего рода «русский архив» Наполеона Бонапарта и лиц из его ближайшего окружения! А в документе прямо говорилось:

«С препровождением настоящей переписки и списка Наполеоновским вещам, относящимся к 1812 году, и принадлежащим проживающему в городе Новогрудке, по Замковой улице, в доме Мовшовича, Станиславу Антоновичу Череповецкому, Полицейское Управление уведомляет Управление Новогрудского Уездного Воинского начальника, что иа предложение о высылке этих вещей в Комиссию для снятия копий он отказался, объясняя, что в 1909 и 1910 годах копии с этих предметов уже сфотографированы офицерами, приезжавшими осматривать редкости; более же сведений, требуемых п.п. 3, 4 и 5 Циркуляра, в Новогрудском Уезде не имеется. Июля 20 дня 1911 года...» И все!

Стоит ли говорить, что, конечно, никаких следов копий, якобы снятых с писем Наполеона мифическими офицерами, не оказалось: Череповецкий без труда обвел вокруг пальца туповатых чиновников. Ответы на запросы, направленные нами в рукописные отделы Государственной библиотеки имени Ленина в Москве и Государственной публичной библиотеки имени Салтыкова-Щедрина в Ленинграде, как и следовало ожидать, были неутешительными: никаких сведений о коллекции С. А. Череповецкого крупнейшие книгохранилища страны не имели. То же самое сообщили из архивов Белоруссии. Казалось, все следы уникальной новогрудской сокровищницы безнадежно утеряны.

И все же у нас теплилась одна, совсем крохотная надежда, настолько призрачная, что мы сами почти не верили в ее успех. Дело в том, что невольное сомнение вызывала концовка полицейского рапорта: «...более же сведений, требуемых пп. 3, 4 и 5 Циокуляра, в Новогоудском уезде не имеется». Не была ли эта фраза просто выражением явного нежелания полицейского начальства утруждать себя таким «незначительным» делом? Словом, нам оставалось надеяться почти на чудо. И «чудо» произошло! Мы нашли рапорт новогрудского уездного воинского начальника. Из рапорта следовало, что в том же Новогрудском уезде, в деревне Лоски, у местного жителя Александра Романовича в том же 1911 году хранилась богатейшая коллекция старинных вещей, религиозной утвари, документов и других древних исторических реликвий. Многие вещи из этой коллекции совпадали с реликвиями, указанными в коллекции Череповецкого. Этого оказалось достаточно, чтобы заронить в нас слабую надежду: а вдруг обе коллекции как-то связаны между собой?!

И снова полетели запросы: на сей раз мы на свой страх и риск соединяли имена Романовича и Череповецкого призрачной логической связью».

Попытка выяснить судьбу С. А. Череповецкого и его наполеоновской коллекции по адресу, указанному в рапорте – «Замковая улица, дом Мовшовича», – кончалась крахом. Известие пришло оттуда, откуда мы его почти не ждали: из Минска. Получив наше письмо, сотрудники Белорусского историко-краеведческого музея отнеслись к нему с особенным вниманием. Немедленно на розыски в Новогрудский район выехал заведующий отделом музея Г. Самсонов. То, что он узнал, было поразительно: не существовало коллекции С. А. Череповецкого! Не существовало коллекции А. С. Романовича! Была одна коллекция, разделенная позже на две части. Дело в том, что Череповецкий был женат на сестре Романовича, а коллекция принадлежала Федору Романовичу – страстному коллекционеру. После его смерти она и перешла в руки двух наследников и, видимо, по их настоянию была разделена.

Поскольку в коллекции вместе с письмами имелось семь золотых древних цепей, 48 пар золотых и серебряных серег, 36 древних золотых и серебряных перстней патриарха Филарета – отца первого царя династии Романовых, 24 золотых барельефа, сотни кусков золота, множество древних золотых кувшинов, тарелок, шпаг, сабель, мы сделали предположение, что все эти ценности, принадлежавшие Череповецкому и Романовичу, были частью вещей, награбленных наполеоновской армией в России, может быть, даже частью знаменитой «московской добычи» Наполеона.

Это, конечно, не значит, что предположение о затоплении Наполеоном «золотой кареты» в озере Стоячем, близ села Семлево, опровергнуто. Возможно, дело обстояло таким образом: во время следования императорского кортежа на конвойный отряд было совершено неожиданное нападение крестьянским партизанским отрядом. Такое предположение подтверждается обстановкой конвоирования «золотой кареты», описанной Вальтером Скоттом: «Вслед за войском шла беспорядочная толпа отставших и пленных, из коих многие были вынуждены нести на себе или везти на тележках добычу завоевателей. Кроме того, была тут собрана тьма всякого рода повозок, нагруженных поклажею армии и «московскою добычей», как трофеями, взятыми Наполеоном с тем, чтобы позабавить парижан, а также и вещами, забранными частными лицами».

Поскольку это был чисто крестьянский партизанский отряд, о его нападении не было известно русскому командованию, и оно осталось незамеченным. С другой стороны, для Наполеона (уже пережившего не одно такое нападение и едва не попавшего в плен под Малоярославцем к партизанам Сеславина) этот эпизод мог иметь решающее для судеб «золотой кареты» значение: он должен был убедить императора в заведомой обреченности его попытки вывезти награбленное из России и навести на мысль об уничтожении обоза.

Г. Самсонов выяснил, что А. С. Романович умер в 1909 году и после его смерти коллекция досталась его детям. Накануне первой мировой войны часть ее находилась у родственника Романовичей сельского учителя М. М. Мухи. Его-то и разыскал историк. В беседе с сотрудником музея М. М. Муха, которому сейчас 78 лет, рассказал, что до 1915 года ряд ценностей находился у него на квартире в деревне Лоски. Он даже вспомнил некоторые из них, например, бюсты Платона и Сократа из белого мрамора, две урны с иероглифическими надписями на них, часы, увенчанные фигурой Наполеона I, и ряд других. Слова его в точности подтверждают данные описи.

В августе 1915 года Романовичи и Череповецкие эвакуировались в город Елец. Накануне отъезда ценности были запакованы в три больших ящика и закопаны М. М. Мухой в сарае в деревне Лоски. Но когда Михаил Михайлович вернулся из эвакуации, ценностей не оказалось: ящики были выкопаны и бесследно исчезли. Михаил Михайлович считал, что это сделала вдова его шурина К. А. Романовича – Вера Иосифовна (ныне Путрич), так как она знала место, где были зарыты ценности. В деревне Вол-ковичи, Новогрудского района, разыскали Веру Иосифовну Путрич. Она сообщила, что действительно ценности выкопала и в 1920 году продала их участковому полицейскому (в то время западная часть Белоруссии принадлежала Польше). Полицейский отвез эти предметы в Варшаву. Она сообщила, что наиболее ценные предметы были заложены еще до первой мировой войны в Русско-Азиатском банке в Минске. Кем? Этого она не помнит.

Самое важное, что удалось установить из встреч с М. М. Мухой и В. И. Путрич, – это сведения о судьбе владельца остальной части коллекции и писем Наполеона и ет-о маршалов – Станислава Антоновича Череповецкого. Семья его также была эвакуирована в Елец, где он вскоре и умер. В Ельце у Череповецкого осталась дочь Елена, которой в 1920 году было 25 лет. Она вышла замуж за Георгия Ярового, вскоре у них родился сын (имя сына установить пока не удалось). Известно, что Е. Яровая умерла в Ельце. Известно также, что никто из членов семьи С. А. Череповецкого не вернулся в Новогудок. Какова же судьба наполеоновских реликвий Череповецкого?

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.