С того двенадцатилетней давности случая, с которого начал эти заметки, я больше не встречался с Магомедовыми. Но слухи, как радиоволны, доходят куда угодно. И по этим слухам, Лолита прошла через отлучение от цирка – из-за тяжелой травмы, закрывшей ей, если можно так выразиться, дорогу на канат, – и тоже вернулась в него, только уже в ином качестве – иллюзионисткой.

Так зачем же мы все-таки ходим в цирк? Водим детей? Действительно, так ярко и празднично в цирке от нарядных детских платьев и звонкого шума их голосов – особенно на дневных представлениях. Но на вечерних-то? Если там и есть дети, то далеко не того возраста, когда происходит первое, романтическое познание мира, и цирк – это мощный толчок фантазии по истолкованию и пониманию его. Так отчего же? Посмотреть на демонстрацию, как пишут часто в различных специальных работах о цирке, силы, ловкости, смелости и т. п.? Чужой силы, чужой ловкости, чужой смелости? Но одно дело спорт, даже если ты сам и не занимаешься им: там момент соперничества, момент борьбы – драматическая коллизия, конфликт, в результате чего иного болельщика может хватить даже инфаркт от переживания, но что в цирке-то? Ведь человеческая наша психология такова, что мы остаемся холодны и равнодушны – лишь любопытны бываем! – ко всякому событию, факту и т. п., если мы не чувствуем его близким себе, если мы не переживаем его. Так, значит, что-то близко в цирке, в явлении цирка душе каждого из нас, есть какая-то внутренняя связь между разворачивающимся на его манеже и под его куполом действом и нами, зрителями, людьми в большинстве своем обычными – обычной жизни, обычных норм ее, обычных радостей и тревог – обывателями то есть в исконном, обычном, первоначальном смысле этого слова?

Есть, да. В этом и состоит феномен цирка, искусства его, казалось бы, не обращающегося к нашей душе, а на деле – не в меньшей степени, чем искусство драматическое. Это лишь на таких глубинах нашего сознания, что чаще всего мы просто не в состоянии осознать причину. Просто, увидев афишу, а на ней – летящих в воздухе гимнастов, дрессировщика, лежащего среди львов, мы чувствуем в груди некий непонятный зуд, какой-то укол: надо сходить. И вот как-нибудь собираемся и идем.

А идем мы не просто дивиться, не просто восторгаться, идем мы за тем большим, что, собственно, в конечном своем итоге и дает нам искусство, – постижением себя. Мы не умеем, мы никогда в жизни не пробовали и не попробуем, раскачавшись на трапеции, лететь так по воздуху, мы никогда в жизни не бывали с хищником так рядом и не знаем, как вести себя с ним, не будучи отгороженными прутьями клетки, а эта ловкость фокусника – немыслимо, неужели человек может такое?!

Мы говорим себе: немыслимо, – но знаем при этом, что мыслимо. Ведь мы же видели, убедились. Как многое мыслимо, как многое возможно, и все это в пределах сил человека, такого же, как все мы, с двумя руками, двумя ногами...

Мы ходим в цирк – заглянуть в себя иных, возможных; мы ходим увидеть человека, такого же, как мы, в состоянии экстремального использования своих обычных – человеческих! – сил и понять, что это возможно. Мы ходим учиться. Учиться возможностям нашего человеческого тела и духа. Мы складываем в себя полученные знания, от поры до поры обновляя их, и, как всякое знание, оно лежит в нас до времени невостребуемым, но настает миг...

Ясное дело, что в этот свой миг мы не вспомним о цирке и не приложим к себе мерку какого-либо виденного нами когда-то номера. Как не вспомним чего-то и другого, другого знания – прочитанной ли книги, встреченного ли на нашем жизненном пути человека, – но все это вкупе определит наше поведение, наши поступки.

Наверное, в своем будущем цирк будет как-то меняться, трансформироваться, одни жанры будут вытесняться, другие, сейчас забытые, вдруг обретут новую жизнь, развитие техники может привнести в цирк вообще что-то совершенно непредугадываемое – что говорить, трудно заглядывать вперед. Но в одном цирк, несомненно, останется неизменным: в нравственной своей сути.

Ходите в цирк! Даже если вы его не любите, все равно ходите. Потому что это неправда, что вы его не любите, вам это кажется, не любить его невозможно. Вы не любите халтурщиков, какие случаются в любом деле, это они вас раздражают. Но бог с ними, с халтурщиками, можно ведь их и не заметить. Можно. Как проходим мы в картинной галерее мимо полотна конъюнктурщика, приворачиваем громкость радиоприемника на дрянной песне. И тогда для наших слуха и зрения останутся лишь мастера. И произойдет прикосновение к тайне, к Фантастичному, а это так нам нужно в нашей обыкновенной, обыденной жизни.

У Л. Арагона есть такая вещь: «Анри Матисс. Роман». Так вот она странно называется. То есть как бы его, Л. Арагона, внутренний, духовный роман с этим прекрасным художником.

Вот я написал то немногое, что накопилось во за двенадцать лет моего внезапно возникшего романа с цирком. Но закончился ли он на этом? Не знаю. Какие он еще сплетет сюжеты? А я – хочу того или не хочу – его пленник...

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.