Но больше проблем экономических наших хозяев волновали проклятые вопросы политического свойства. Есть ли гарантия невозвратности прошлого? Есть ли уверенность в том, что грозные уроки поняты? Дадут ли, наконец, торговать с Востоком?

Нет, нет, необходимо смотреть внимательней, не подпадать под выставочное обольщение богатства, блеска и весело вопиющей повсюду беззаботности. Вот эта беззаботность... Она, пожалуй, и не беззаботность, скорее инертность, равнодушие, что ли, к очень важным вещам, наверное, самым главным.

Мы смотрели. Мы вглядывались. Труд и талант, величайшая организованность народа (который, случалось, «организовывали» и на страшное), гибкость и динамичность - все это так. Но, конечно, американские деньги на первом этапе, деньги, помещенные с очень точным расчетом. Вот они теперь победительно сияют огромными буквами, эти имена под небоскребами процветающих концернов. Имена, без которых не обходится ни одна книга по истории гитлеровского фашизма, без которых никакой такой истории и не было бы вовсе. Опять они сверкают. Как проблема из проблем, как грозное предупреждение, как «Мене, Текел, Фарес». Но мало кто их читает именно так.

II. Вакантный венок

Многие увлечены богатством. И желают его множить. Все рассчитано, все аккуратно, ни пфеннига на ветер. Это поучительно! Но иногда как-то чрезмерно: когда подается пять граммов горчицы в отдельной серебряной обертке, чтоб тютелька в тютельку, когда клозетная бумага аккуратно прострочена через определенные интервалы, строго рассчитанные на размеры среднестатистического зада. Бог с ними, с пфеннигами! Пусть их считают. Пусть дарят детям копилки в виде улыбающихся хрюшек, пусть строят многоэтажную сберкассу, к окошкам которой можно подъезжать прямо на автомобилях... Подал из-за руля свои сколько-то марок - и поехал дальше. Было бы что протянуть кассиру (и был бы автомобиль, это уж само собой)!

Автомобилей действительно чертова бездна. В троицу мы просто не могли проехать во Франкфурте-на-Майне и десяти километров за час. Густое, мычащее и воняющее пестрое автостадо запрудило все. Но, по моим наблюдениям, есть очень много таких, у кого за душой ни колеса, ни крыла, ни заднего фонарика. Сколько их, несмотря на «чудо»!

В нескольких городах нам показывали макеты. Каждый раз их было по два - «город 1945 года» и «город 1964 года». На первом - сплошное каменное кладбище, на совесть обработанное американскими и английскими бомбардировщиками. На другом - нечто гармоническое, геометрическое, уютное.

В Мюнхене я снова вспомнил художника Бернардо Белотто - одного из двух мастеров XVIII века, именовавших себя Каналетто. Я видел его картины и в Венском художественно-историческом музее, и в Варшавской картинной галерее, и в Западной Германии. Словно снедаемый предчувствием грядущей европейской катастрофы, этот добросовестный и талантливый живописец рисовал уголки обреченных в будущем городов. Очень точно рисовал базарную площадь в Варшаве, церковь святого Иосифа, венскую улочку подле университета, дрезденский Цвингер. По его эскизам пятнадцать лет назад восстанавливали Старе Место в польской столице.

Города живы. Но что же в них? Что с ними будет? Это не праздный вопрос. К нему ведут тысячи впечатлений, даже таких мимолетных, как наши.

Я разговариваю со школьником - долговязым подростком с едва пробивающимися усиками. Его зовут Каспар. Что он знает о фашизме? Он-то как раз многое знает: интересовался, да и отец его, участник Сопротивления, рассказывал все без утайки. Но с его сверстниками все сложнее. В школе про «фюрера» говорят туманно, что вот был такой, построил прекрасные шоссе - аутобаны, дал работу шести миллионам безработных, совершил ряд стратегических ошибок, вследствие которых Германия проиграла войну, а не выиграла. Есть в учебнике четыре строчки о жестокостях (раньше, говорят, было шесть, а еще раньше - девять).

Судя по тому, что мне рассказывали очень разные люди, в том числе и весьма агрессивные оппоненты, в Западной Германии весьма остра проблема отцов и детей. Не могут живые молодые люди - как бы мало они ни знали, - не могут они не спрашивать отцов: а что ты делал, когда были наци, когда сжигали миллионы в крематориях, уничтожали целые народы. Конечно, многим на это ответить не просто, а многие и солгут и перевернут историю наизнанку. Никуда ведь не делись миллионы бывших членов НСДАП, партии кровавого фюрера. Теперь они уже не молоды, у них дети, у них внуки - они торгуют, либо же адвокатствуют, либо же что-нибудь строят, куют или регистрируют. Они есть. Это сознание заставляло вглядываться в лица.

Вот я разговорился в симпатичной пивнушке, украшенной зеленью и затейливыми грубоватыми кружками всех калибров, с милым пожилым человеком. Он юрист, работает в суде. А до войны и в годы войны кто он был? Юрист... Работал в суде... И - мороз по коже.

Ой, не просто, не просто знакомиться с этой красивой страной! Прошлое похоронено? От добра добра не ищут? А зла? По-моему, здесь кое-кто настойчиво и умело ищет зла. Очень явственно ищет. Чтобы убедиться, достаточно читать газеты - мюнхенские, франкфуртские, дюссельдорфские. В частности «Бильд» или «Дейче националь унд зольдатенцейтунг». Достаточно слушать министров из Бонна. Достаточно посмотреть, как часто на дорогах, особенно же в Баварии, встречаются громадные зеленые машины бундесвера (и еще чаще - американской армии). Думаю, что это проблема. Вдвойне проблема. Недаром двое из молодых людей, с которыми я беседовал на тему об этой вооруженной силе, где служба теперь обязательна, тонко улыбаясь, переводили разговор на плоскостопие - это вечное прибежище не желающих убивать и умирать на войне.

Нет, нет, нельзя сказать, что страна без проблем. Проблем хватает. И преогромных...

И нам совсем не просто было в этой уютной, зеленой, ухоженной стране. Добрый Ули каждый вечер торжественно и серьезно спрашивал нас: «Ну как, господа, ведь правда, вы опять сегодня не видели ничего такого угрожающею и реваншистского? Не правда ли, господа?»

Нам совсем не просто было ответить Ули одним каким-нибудь словом. Длинная и тягостная цель ассоциаций возникала за всем, во всяком случае, за многим, что мы встречали там.

Ули искренне расстроился, когда мы настояли на том, чтобы, нарушив заранее составленную программу, проехать в Дахау.

Мы вновь и вновь вглядывались в лица немцев - молодых и немолодых людей страны, гостеприимно и широко принимавшей нас: помните ли? Все ли помните? Понимаете ли гибельность, противочеловечность не просто Гитлера и компании, но самой философии нацистской, фашистского взгляда на мир, унижающего и убивающего человека, любого, и ненемца и немца?

В 1944 году я ездил в Донбассе по следам зондеркоманды СС, видел извлеченные из шахтных стволов трупы. Те, что были внизу, почти сплющились под огромным давлением горы тел...

Я видел после войны самые ужасные гитлеровские лагеря смерти, включая тысячекратно проклятый Освенцим с его апокалиптическими горами детских туфелек, зубных щеток, кос, отрезанных у убитых... Но в Дахау меня поразил простой умывальник рядом с печью крематория, буквально в двух шагах от ее жерла. Я подумал, что под этим эмалированным умывальником чистоплотные палачи мыли руки после сожжения тысяч и тысяч. Что перед этим младенческий рукомойник Понтия Пилата!

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.