...Я познакомилась со старшим оператором смены Владимиром Павловичем Голяковым как раз тогда, когда на фабрике осваивали автоматику. Трудное, очень ответственное и счастливое для всего коллектива время.

Старший оператор ходил хмурый.

– Вся механика работает как часы, а как деталь поступает на оклейку краев – углы летят ко всем чертям!

Владимир Павлович показывает крышку обеденного стола – серый пластин вырван по углам «с мясом». В стороне от конвейера горка таких же крышек. Приличный брак, поэтому Голякову было не просто переключиться на иную тему. По-хозяйски показывая свою автоматику, он постоянно возвращался к мучившим его углам.

– Видите, машина покрывает доски клеем, потом настилает пластик и отправляет их на тридцать шесть часов под пресс. Думали: нлей нехорош или срок выдержки недостаточный. Нет. Все в норме. Придется снова в машине покопаться, есть соображение.

На том и расстались.

Соображение оказалось верным, и в следующую нашу встречу Голяков тут же потащил меня к «углам». По конвейеру плыли дверцы буфета. Блестящая деталь приближается к злополучной пиле... и на обрезанный край ложится тончайшая прозрачная пленка.

– Вот где была собака зарыта. – Владимир Павлович постучал по металлической коробке, в которой находилась пружина, прижимающая фрезу, – Пружина здорово давила на пилу, и та, вместо того чтобы обрезать, обрывала. Мы ее чуть ослабили, и при такой нагрузке фреза служит почти всю смену, пропускает тысячу двести – тысячу триста деталей. А раньше еле на триста штук ее хватало.

Сегодня Голяков – хозяин, точнее, один из хозяев сложного процесса. Он знает свою механику и любит ее. Тан сложилось, что ему пришлось участвовать в изменении принципиального характера своего производства. Изученная автоматика не кажется ему скучной, в ней он видит новые возможности использовать известное в новом качестве. Я поинтересовался, часто ли он вспоминает прежнюю работу.

– Да, – твердо ответил Владимир Павлович. – Благодаря Третьяковке я и пришел сюда. Она мое нравственное начало, период морального накопления, что ли. Но не считайте, что та работа нехороша. Она просто не моя. Я Считаю, нельзя сравнивать профессии, это аморально. Сравнивай, как делаешь, это будет справедливо.

Беседовать с ним было интересно и приятно. С ним вообще было интересно, потому что в том, как он говорил, в любых интонациях, в том, как подходил к машине и копался в ней, – все подтверждало одну мысль: человек обрел себя. Теперь на смену нравственной тревоге к нему пришло иное – беспокойство и сомнение человека ищущего, человека растущего. Недавно принято и осуществлено его очередное рацпредложение, благодаря которому сократилось время одной из операций: с промежуточного этапа конвейера освободился человек, а скорость движения на этом участке выросла с девяти до двадцати одного метра в минуту...

Будет ли «геноссе Голяков» инженером? Неизвестно. Сам он не высказывал ничего определенного на этот счет. То есть еще не решил: поступать в институт или нет. Но если следовать переводу слова на русский язык: по-французски «инженер» – «изобретательный человек», – то Голяков, несомненно, им стал. По мнению Владимира Павловича и его товарищей, прошла эпоха технически безграмотного рабочего. И он как-то заметил, что «если взять первые пятилетки, то многие из наших рабочих – ИТР». Действительно, на линию, где он работает, сможет прийти человек, обладающий определенными знаниями, в отдельных случаях – не ниже уровня технолога. Это естественно. Требуя от науки новых методов для повышения производительности труда, человек не может не откликнуться на встречное требование – учись! Учись, если хочешь овладеть новейшими методами.

Происходит качественное изменение понятия «рабочий». Уже не холодный исполнитель, а полноправный участник совершенствования производственного процесса, создатель новых методов. Призвание ли это у Голякова? Возможно. Ему, несомненно, интересно, он умеет видеть перспективу своего труда дальше проходной. Пусть с опозданием, но он нашел себя в главном. Его существование нацелено, и в дальнейшей его жизни не будет скуки и пустоты.

Вот какую историю рассказала скромная кухонная табуретка. Вот таков человек, жизнь которого, по мнению многих, должна быть «незавидной». «Распространенное мнение о том, что существуют интересные профессии, – предрассудок, вызванный нашим невежеством», – писал Константин Георгиевич Паустовский, который, прежде чем выпустить первую книгу, работал вагоновожатым, санитаром, котельщиком, рабочим на металлургическом заводе, кондуктором и подсобным в рыбачьей артели. Писатель с мировым именем, он, по собственному признанию, больше всего любил писать о «ремесленниках, пастухах, паромщиках, лесных объездчиках, бакенщиках, сторожах».

Откуда же в нас это нравственное невежество? Воспитывается. Воспитывается «не ведая греха» –

из самых лучших побуждений. Невинные сочинения первоклашек: «Хочу быть космонавтом», «Хочу быть моряком», «Хочу быть актрисой». Не зная еще труда, дети бессознательно отбирают (а не выбирают) профессии «на виду». Пока они дети, самое время рассказать, что, для того чтобы отправить в путь космический корабль, необходимы не только главный конструктор, но и чертежник, не только физик, но и сварщик, лаборант и художник, биолог и уборщик, отвечающий за чистоту кабины корабля. Тут бы самое время обратить внимание на то, что все обращения Центральному Комитету после полетов в космос начинаются словами: «Мы – рабочие, инженеры и техники, готовившие к полету... и экипаж корабля». Космонавты ставят свои имена последними. Отнюдь не только из скромности. Деление на важные и не важные профессии, на интересные и не интересные бытует давно. Это деление социально вредно: об этом говорил фрезеровщик Голяков, поддерживая севастопольского кузнеца Владимира Арцюка, коммуниста, идущего через все пятилетки.

Не нужно делить труд – нужно подводить человека к разным его формам. Физик Келдыш, ткачиха Гаганова, балерина Плисецкая, хирург Амосов и строитель Ламочкин: за каждым именем – Труд. Но мы ценим и уважаем этих людей не за то, какой род труда они избрали, а за то, КАК они себя в нем проявляют.

Человеку надо дать выбрать устраивающую его область. Пусть он подойдет к выбору реально, в соответствии со своими возможностями. И если над ним не будет висеть дамоклов меч выбора между «интересной или неинтересной» профессией, тогда не станет отбывающих службу в учреждении клерков и тоскующих инженеров, а вырастет талантливая элита кулинаров, продавцов, слесарей-монтажников и санитаров, наладчиков и фрезеровщиков, обслуживающих автоматические линии. Не будет границ для развития интеллекта, потому что не станет тормозов для него.

Тогда откроется у каждого потребность в творчестве, возможность созидания. Только так обретается внутреннее достоинство, которое, как говорит Маркс, придает человеку лишь та «профессия, в которой он не является рабским орудием, а самостоятельно творит в своем кругу». Правда, творчество теперь проявляется в иных, порой невидимых для глаза связях. И кто хочет увидеть человека в том, что сделано машиной, обязан заглянуть в глубь этих связей. Тогда он непременно найдет в простоте формы и ординарности предмета частицу живой души и работу мысли.

Мысли смелой, мысли гуманной, мысли творческой.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.