Не знаю, в чем тут было дело. Может, просто художник попался хороший?

Если посчитать, то, наверное, не одну сотню таких галерей видел я в последние годы. Набор фотографий испуганных девочек-второклассниц, отличниц такой-то школы. Цеховая доска почета, доска почета завода, района, учреждения, города, области, колхоза, фермы... Словом, сотни и сотни. И всегда проходишь мимо с чувством неловкости, и никогда не знаешь, рады ли те люди, чьи портреты выставлены на всеобщее обозрение. Может, они с гордостью заглядываются на свою фотографию, когда проходят мимо доски почета, а может, обходят ее стороной...

Но это была особая галерея. Наверное, все-таки дело в художнике. Большие портреты — примерно метр на полтора — стояли вдоль главной улицы Барнаула, и, честное слово, пройти мимо них, не остановившись, было невозможно. Признаюсь, я стоял у каждого портрета в отдельности, долго всматриваясь в незнакомые лица. Доска почета не всегда вызывает доверие. Стоишь у богатой витрины с фотографиями лучших поварих, судомоек и официанток такой-то столовой, а рядом — грязь, шум, недовольство, «вызовите директора!»... Какой уж тут почет! Один стыд. Здесь были портреты лучших людей края — строителей, колхозников, инженеров, токарей... Умные, волевые, серьезные лица, не нахмуренные, не важные, а просто серьезные, лица деловых людей. Чувствовалось, что художник (имени его не указали, но рука видна была одна) уважает свою натуру, и это уважение передавалось и прохожим. Это была в полном смысле галерея почета: каждому, чей портрет стоял здесь, можно было и позавидовать... Нет, подумалось тогда, не все так просто с этими галереями и досками. Мы привыкли относиться к ним слегка насмешливо, слово «отличник» приобрело устойчивый иронический оттенок («Ну да, ты же у нас отличник, передовик!»). А между тем... что-то есть за этим живое, человеческое, есть какие-то столкновения, есть чьи-то радости и чьи-то обиды, чья-то гордость и чей-то позор…

Честолюбие движет гораздо большим количеством людей, чем кажется с первого взгляда. Мы часто говорим о чести, о рабочей славе, о соревновании, о передовых и отстающих. Но ведь все это как раз и предполагает, что мы имеем дело с людьми, которым вовсе не чуждо честолюбие...

...Но вернемся на время к нашей галерее на главной барнаульской улице. Вот портрет старшего мастера Виктора Федоровича Криволуцкого. Он работает в Рубцовске, на заводе тракторного электрооборудования, в литейном цехе. И вот именно здесь, в этом цехе, на участке Криволуцкого, и произошли события, которые, пожалуй, помогут поразмышлять обо всех этих делах — о чести, честолюбии, соревновании. Разумеется, нетрудно предположить, что у истории этой благополучный конец. Свидетельство тому — портрет Виктора Федоровича в Барнауле.

Но по порядку...

— В Сибири зимой самое теплое место, — сказали мне, — в литейке.

А в Рубцовске мороз тридцать семь градусов. Потихоньку никто не прогуливается, все бегом да бегом. И снег под ногами не поскрипывает, как ему положено по законам художественной литературы, и даже не скрипит, а зло визжит на высокой ноте.

В литейке же Алтайского завода тракторного электрооборудования и вправду тепло, даже очень тепло. По цеху, извиваясь кренделем, ползет неторопливый конвейер с подвесными люльками, и на эти люльки с десяти грохочущих машин облитые потом формовщики то и дело, напрягшись, выкладывают готовые тяжелые опоки. Черные кубы плывут к печи, где, словно чай по чашкам, разливают раскаленный чугун. Кажется, разливщик осторожно и ловко сливает в опоку сжиженный свет. Маленькие — с ладонь — отливки рождаются в дребезге, тряске, в жаре и в пыли из дочерна черной земли и добела раскаленного металла.

Литейные цеха всегда отстают. Это и в книгах описано. Новый директор или главный инженер ищет самое узкое место и находит его, конечно же, в литейке. С литейки начинается завод — следовательно, и беспорядки тоже. А дальше идет само собой: простой к простою, брак на брак.

Вот и здесь: в три смены крутились, а весь завод лихорадило из-за литейки. И оборудование нормальное, и технология, и рабочие не все новички, но не идет дело. То один запьет, да дня на три, то другой загуляет. Да и то сказать — работа не из самых легких.

Как ящерица, вертится формовщик у своей машины: по восемь тонн в день перекидает, да еще в темпе. Тут и сила нужна, и ловкость, и внимание. Посмотрите, как формовщики выходят после смены из душевой, хлюпая деревянными босоножками, — культуризмом этим людям заниматься не нужно.

Да, ребята славные, а в литейке было плохо.

Однажды комсомольцы из заводского комитета предложили: создаем комсомольско-молодежную смену. И она-то, дескать, и покажет, как надо работать. План был сомнительным со всех точек зрения. Что меняется? Машины те же, технология та же, и люди те же. Ну, вывеска другая: комсомольско-молодежная смена. Так разве первая такая вывеска?

Так говорили в цехе, и все были уверены, что говорят правильно, потому что логично. Но Толя Гулай, тогдашний комсорг цеха, стоял на своем. Смену создали. Старший мастер Виктор Федорович Криволуцкий перевел нескольких хороших формовщиков из смены «старичков». Так теперь стали называть другую бригаду, хотя и по возрасту и по стажу все в цехе были почти равны.

Шум поднялся невероятный. Что же, значит, «им» лучшие условия? Лучших формовщиков? Несправедливо! Незаконно!

И точно — несправедливо.

Однако бригаду сформировали, подремонтировали оборудование, и комсорг ее Толя Лазаренко сказал своим ребятам: «С завтрашнего дня показываем класс... Договорились?»

А когда пришли на следующее утро, то от неожиданности рты пораскрывали.

Та, вторая смена, не комсомольская и не «молодежная», дала за ночь 1 960 опок. Небывалая цифра!

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.