Сухарь

– Но там никто не подходит.

– Хорошо, – сказал Алексеев, – позвоните еще раз. Я подойду сам. Но по своему личному телефону я никого не вызываю.

У Алексеева над дверью прибит почтовый ящик. Почтальон, складывая в ящик корреспонденцию и газеты, иногда опускает письма, адресованные не Алексееву, а соседям.

Утром, обнаруживая такие письма, Алексеев приходит в ярость.

Он бросает эти письма в коридоре под вешалкой и вопит на всю квартиру о «возмутительном нарушении правил внутреннего распорядка».

Однажды на концерте он сидел со мной рядом и держал в руках пакет с яблоками.

На подмосток поднялся дирижер во фраке, постучал палочкой.

Воцарилась тишина. Концерт начался.

Но чудные мелодии плохо доходили до меня. Чавканье моего соседа, усердно пожиравшего яблоки, отравляло всю прелесть наслаждения музыкой.

Я попросил Алексеева отложить яблоки до антракта.

– Такого правила нет, чтобы запрещали в театре есть яблоки. Для этого их и продают в буфете. Если бы я стучал ногами, свистел, вы могли бы мне делать замечания.

Он отвернулся, торжествуя в своей правоте.

И вот еще одна встреча – в кино.

Он сидит, как всегда, самоуверенный и спокойный. Перед ним стоят девушка и юноша. Застенчиво улыбаясь, они просят оказать им любезность – пересесть на соседний стул. Его место находится между ними, а им хотелось бы сидеть рядом.

– Билет у меня правильный, – утверждает Алексеев, – и со своего места я уходить не буду.

Он больше не желает разговаривать. Ледяным сфинксом сидит он весь сеанс между молодыми людьми.

И вот постепенно, сквозь оболочку рассудительности, спокойствия и благолепия, стали мы различать подлинную суть Алексеева. Он не позволил бы себе ударить человека, оскорбить его бранным словам, откровенно проявить эгоизм. Он строго считается с правилами и поддерживает общественный порядок. Но – и только. Большее ему недоступно.

Уступить женщине место? Позвольте, почему? Ведь он честно стоял в очереди. Значит, поведение его было правильно. Ах, женщина устала? Ну, знаете, он тоже, может быть, устал.

Он заботится только о собственном благополучии и спокойствии.

Чувство деликатности, забота об окружающих – все это ему незнакомо. Государство дало прекрасные залы, звуконепроницаемые портьеры, бархатные дорожки на полу, но не запретило кашлять, сморкаться, ерзать нотами, жрать яблоки во время концерта.