Пожар

- Люди копны возят, а мы в собрания балуемся.

- Что и говорить.

- Какой их дьявол, будь он проклят, придумал эти собрания!

- Сеять надо, а тут...

- Ведь, мы же вчера решили, что тракторами обрабатывать, а нынче опять... Кому невыгодно - катитесь от нас ежиком бабам под подол! Вот черти - то!

- Глотам невыгодно, вот и колготятся!

- Я про это самое и говорю!

- Как же им не бузить: бедняки - то, как налимы, из - под их лап ускользают, вот они и распинаются!

- Они нас кормят, - взвизгнула с надрывом пожилая сухопарая женщина и злобно набросилась на Голубкова. - Что нам дала коммуния - то ваша? Шиш с маслом!

- Верно банишь! - засвидетельствовал Москалев о себе и вывернулся, вперед. - Евстигней Максимыч полдеревни кормил нынче, а вы... - И он бешено подскочил к Голубкову и, размахивая руками, напирал на него. - Ежели бы не Евстигней Максимыч, передохли бы, как зайцы.

- Верно! Дай ему бог здоровья!

Рдея влажной бородкой, вскинутой кверху, Москалев быстро повертывался, размахивал руками. Его оттирали, отталкивали от себя, а он все напирал, все наседал, стараясь доказать, что Евстигней Максимыч кормил и поил бедняков, а раз так, то за такого благодетеля надо вечно богу молиться, а не токмо ругать. Голубков, чтоб отвязаться от него, рассерженно схватил Москалева за руки и, прижимая их к его бокам, поднял его кверху и, повертывая в воздухе над толпой прокричал:

- Граждане, посмотрите на беднячка!

Оглушительный хохот, подобно обвалу скалы, оборвал Голубкова.

- А ты поверни! Поверни!

Рыжая бороденка Москалева, освещенная закатом, полыхала мутным огоньком, да и сам он казался не в коричневом пиджаке, а как будто в розовом. Сдавленный могучими руками Голубкова, он болтал ногами, стараясь наподдать в грудь Голубкову, но он этого сделать не мог, так как ноги были коротки и не доставали ровно на четверть до груди. Голубков, показывая его собранию, заглушая своим голосом хохот и шум собравшихся, выкрикивал:

- Граждане, он не только землю за окорок ветчины заложил Кизлякову, но он продал и всего себя!

- Что же поделаешь, раз он любит сладко поесть, - сочувственно выкрикнул пожилой мужик и обратился к Голубкову: - Василий, отпусти его.

Вырвавшись из объятий Голубкова, Москалев надвинул глубже на глаза картуз и затерялся в толпе. Пока толпа развлекалась над Москалевым, спорила и галдела, за столом президиума занял место и Шевяков.

Всматриваясь в собравшихся мужиков, Кизляков сразу учел положение, сразу подсчитал голоса, не упуская женщин, а также и девушек... Остановившись на девушках, Кизляков задумался, вспомнил дочь свою Настю.