Почему он не победил?

Конечно, нельзя назвать крепким, здоровым коллектив, в котором покрывались и замалчивались серьезные, принципиальные недостатки в работе. Но как бы там ни было, не трое и не четверо — много больше нашлось бы союзников у того, кто ведет справедливый бой.

Высокомерие — вот причина того, что Эдуард Кохно остался в одиночестве.

25 августа 1960 года младший научный сотрудник ВНИИВа Кохно Э. И. был уволен из института...

Как правило, журналист, расследующий жалобу, сталкивается с одним из трех случаев: когда автор письма в редакцию во всем прав, когда автор письма — явный склочник, когда автор письма в чем-то прав, а в чем-то заблуждается. Именно к последнему случаю хочется мне отнести «дело Эдуарда Кохно». В истории трехлетней его борьбы есть моменты, которые не могут не вызвать сочувствия и уважения к Эдуарду: ему грозили — он не отступил, ему создавали невыносимые условия для работы — он не сдался, ему предложили «почетный выход» — увольнение по собственному желанию — он отказался. Чтобы продолжать борьбу, он после увольнения поступил на комбинат, в систему которого входил ВНИИВ. И нужно было продолжать борьбу, но прежде крепко подумать о причинах первого своего поражения и сделать выводы.

Но выводов, к сожалению, для себя Эдуард не сделал.

...И вот я на комбинате, в прядильном цехе, где третий год работает Эдуард Кохно, в смене, коллектив которой тепло, с уважением принял Эдуарда. Когда в многотиражке «Трибуна рабочего» появилась глумливая, вздорная заметка о нем, все двенадцать человек в тот же день поставили свои подписи с протестом против искажения фактов. Среди них была и подпись парторга смены Ивана Михайловича Козлова.

Я листаю подшивку многотиражек и вижу другую статью — «Обязанность и честь» — тоже об Эдуарде Кохно. В ней И. М. Козлов и другие рабочие смены критикуют Кохно — и справедливо критикуют — за высокомерное отношение к коллективу, за нежелание подчиняться нормам нашей общественной жизни, за противопоставление себя товарищам по работе.

— Мы все подписались под опровержением клеветнической заметки об Эдуарде,— рассказал мне Иван Михайлович.— Но этим не отказались от права критиковать его просчеты.

Да, это была критика человеческих недостатков Кохно. Горькие, но справедливые слова были высказаны в его адрес и на рабочем собрании. В каждом выступлении чувствовалось желание помочь. И над этим стоило подумать. Но вера Эдуарда в собственную непогрешимость по-прежнему была непоколебимой: он начал с оскорблений в адрес тех, кто защитил его от клеветы, кто мог бы и должен был стать союзником. В особую заслугу себе он поставил даже свое поражение. Он превратил «правдоискательство» в пьедестал и чувствовал себя на нем на голову выше «простых смертных».

— Замалчивание недостатков, формализм, беззаконие,— сказал мне Эдуард Кохно,— прямые следствия культа личности. В борьбе за их искоренение я вижу свою высокую цель.

А между тем, взяв «патент на исключительность», Эдуард шел к созданию маленького собственного культа.

Мог ли он победить?

«Я изучал историю нашей партии не для того, чтобы сдать зачет или экзамен, я перерабатывал это в себе, чтобы правильно построить свое мировоззрение, воспитать себя гражданином нашей страны,— писал Эдуард в редакцию «Смены».— Я готовил себя к тому, чтобы отдать свои знания, силу души и тела на пользу людям...»

Хорошие, правильные слова. Но как можно произносить их почти одновременно с другими: «серая масса», «недоучки», «обыватели»,— обращенными к членам рабочего коллектива?

Плохо ты изучал историю партии, Эдуард Кохно, мало и мелко думал ты, вырабатывая свое мировоззрение. Ты сумел стать хорошим специалистом, но гражданином еще не стал.

Пожалуй, не стоило бы посвящать целую статью затянувшемуся «делу Эдуарда Кохно», если бы он был единственным в своем роде. Но, к сожалению, он не одинок. Встречаются еще подобные «борцы». Я познакомился с одним из них в Павлодарской области, на ферме целинного совхоза. Он многое умел подметить, многое правильно оценивал, не боялся высказать свое мнение в глаза кому бы то ни было — от директора совхоза (кстати, его сверстника) до секретаря обкома. Но товарищи по работе не любили его и не уважали. Они знали: он критиковал недостатки не потому, что у него болела душа за общее дело. Это была критика ради критики: ради утверждения собственной смелости, принципиальности, собственной прозорливости.

Я вспомнил об этом случае потому, что мне кажется: к голому критиканству придет и Эдуард Кохно, если не пересмотрит свои взгляды.

Может быть, и не стоило так подробно анализировать «дело Эдуарда Кохно», но хочется надеяться, что оно многим поможет разобраться в своих ошибках. Хочется помочь им, потому что на «пьедестал правдоискателя» поднимаются, как правило, люди молодые, знающие, ищущие, которые могли бы приносить большую пользу своей стране, своему народу. И жаль, что некоторые товарищи своим неправильным поведением только дискредитируют большое, благородное дело борьбы за справедливость.

Так было и с Эдуардом Кохно. Его высокомерие, неверие в людей, в коллектив, поза «гордого одиночки» нанесли прямой ущерб: дали возможность администрации ВНИИВа свести справедливую критику работы института к «делу о склочнике».

...Долгим был разговор о судьбе Эдуарда Кохно в конторке прядильного цеха. В нем участвовали секретарь комитета комсомола комбината Володя Рябов и старый специалист, парторг вискозного производства комбината Г. И. Алексеенко, рабочие смены Кохно, мастера, профорги. В конторке прядильного цеха думали о его судьбе.