И поехали на Петровку, в МУР.

Собрались в кабинете и теперь просто сидели, во все глаза рассматривали Фокса. А он непринужденно устроился на стуле около двери, нога за ногу, и тоже смотрел на нас с интересом, с легкой ухмылкой, без всякой злости. И все молчали. Фокс достал из кармана красивый носовой платок, приложил его к здоровенной царапине на правой щеке, укоризненно покачал головой. Потом посмотрел на свои руки, окровавленные, изрезанные стеклами, на свои пальцы, измазанные после дактилоскопирования типографской краской, и сказал легко и спокойно, ни к кому в отдельности не обращаясь:

– Одеколончику не найдется, граждане – товарищи – сыщики? Я не привык с грязными руками. Или бензина на худой конец, а?

Пасюк молча вынул из стола пузырек со скипидаром, протянул Фоксу. Тот вытер пальцы, с поклоном вернул пузырек и, безошибочно выбрав среди нас Жеглова, сказал:

– И долго еще будет продолжаться это представление? Я хочу и имею право знать, в чем дело.

Жеглов долго, внимательно смотрел на Фокса, в прищуренном его взгляде не было ничего особенного, разве что на миг промелькнуло лукавство, словно он на базаре к понравившейся вещи приценивался, да показать продавцу не хотел, вытащил пачку «Норда». Фокс приподнялся со стула, вежливо, без угодливости протянул Глебу коробку «Казбека», мокрую, совсем измятую. Жеглов, вцепившись в лицо Фокса коричневыми ястребиными своими глазищами, небрежным движением, не глядя, отвел руку Фокса, процедил:

– Представление, говоришь? Ну-ну... – Он раскрыл лежавшие на столе документы Фокса, постучал по ним пальцем: – Твои?

– Мои... – вежливо ответил Фокс и, не повышая голоса, посулил: – Вам еще придется, гражданин, доставить мне их по месту жительства... в зубах... с поджатыми лапками... – и широко улыбнулся, показав ослепительные крупные зубы с заметным промежутком между передними резцами.

– Ух ты! – фыркнул Жеглов, тоже расплываясь в милой, добродушной улыбке. – В зубах? Эко ты, брат, загнул... да-а...

Он повернулся ко мне, кивнул на Фокса:

– Нахал парень, а, Шарапов? Тебе, небось, таких еще видеть не приходилось?

Я помотал головой, а Жеглов заговорил тихо, совсем тихо, но в голосе его было такое ужасное обещание, что даже мне не по себе стало, а уж Фоксу, надо полагать, и подавно.

– Значитца так, Шарапов, – сказал Глеб Жеглов. – Этого отдаю тебе. Делай с ним, что хочешь. Потому что он душегуб, ни совести в нем, ни сердца, ни жалости... Пошли, орлы!

И он поднялся, за ним пошли наши ребята, но в дверях около Фокса Глеб остановился и сказал ему:

– Одна у тебя на этом свете надежда осталась: что Шарапов за тебя заступится. Но для этого надо очень сильно постараться. Понял, бандит? – и, не дожидаясь ответа, вышел.

Фокс посмотрел ему вслед, покачал головой и спросил:

– Он что, псих?

– Нет, – ответил я коротко, глядя на его руки, сильные, красивые, смирно лежащие на коленях, с длинными холеными ногтями на мизинцах, и думая о том, что же он успел ими натворить в своей жизни. А Фокс, будто догадавшись, сказал доверительно:

– На руки мои смотрите? Руки артиста!.. К сожалению, жизнь моя пошла по другому пути...

– Вы работаете? – спросил я хмуро.

– Конечно, – живо отозвался он. – Как говорится, кто не работает, тот не пьет... Я снабженец на сатураторной базе...

– А в свободное от снабжения время?

– Буду с вами совершенно откровенен – я играю. На бильярде, в карты, в «железку» – все равно, лишь бы играть! Лишь бы не связываться с Уголовным кодексом, ибо я честный человек, даже не по воспитанию, а по рождению! И теперь это неожиданное задержание, помилуйте, что же это такое делается?!

Я как можно спокойнее спросил:

– А зачем же вы стекло в «Савое» выбили? От нас зачем убегали?

Он поморщился, как от горькой пилюли:

– Избыток впечатлительности, черт знает что! Мне показалось, что ваш приятель или начальник – бог его ведает, – ну, в общем, он внешне очень похож на одного головореза, которому я, к несчастью, проиграл в карты. Он предупредил, что если я не отдам долга, он меня зарежет – подумать только! – Фокс закурил, пустил в потолок замысловатую струю дыма, закончил: – Когда я вашу компанию увидел – до ужаса, до беспамятства перепугался и стал спасаться любой ценой... Я, конечно, готов уплатить за витрину ресторана и принести свои извинения Марианне, но... ваш начальник что-то такое, простите, нес, что в голове не укладывается – это насчет того, что я душегуб и так далее... Я хотел бы знать, что он имел в виду...

Зазвонил телефон. Эксперт научно-технического отдела Сапожников быстренько сверил свежую дактилограмму Фокса с контрольными материалами и теперь спешил выложить мне ворох новостей: отпечаток на бутылке «Кюрдамира» соответствовал безымянному пальцу левой руки Фокса; отпечатки на ломике, который мы нашли в ограбленном магазине, оставил он же, только правой рукой. Фокс что-то говорил мне, но я его почти не слушал, только прикидывал, что еще надо для формы проверить – по сути, картина была мне уже ясна.

Пришел эксперт Родионов. Он принес в фаянсовой баночке какое-то вязкое вещество розового цвета, стеклянными палочками ловко извлек катушек, вроде небольшой картошины, и вопросительно посмотрел на меня.

– Что надо делать? – спросил я.

С опаской поглядывая на Фокса, Родионов сказал:

– Пусть он откусит половину массы... Фокс гордо воздел плечи:

– Это еще что такое? Эксперт заверил:

– Да вы не беспокойтесь, это безвредно...

– Кому безвредно, а мне, может быть, вредно, – сказал Фокс со значением.

– Да бросьте выламываться, Фокс, – сказал я ему. – Если вы честный человек, как утверждаете, вы охотно подвергнетесь проверке, так ведь?

Фокс, видимо, не совсем понимал значение опыта, который мы производили, но и роль портить не хотел, поэтому небрежно взял «картошину» и с гримасой отвращения перекусил ее, вытолкнув изо рта остаток массы на стол. Родионов поколдовал немного над ней, спустя две-три минуты подозвал меня; на столе рядом с контрольным образцом лежал гипсовый оттиск откуса от шоколада из квартиры Ларисы Груздевой.

– Он самый, вот поглядите... – сказал Родионов, но я уже и без него видел, что следы зубов одинаковые: щель между передними резцами, поворот их по сравнению с остальными зубами, размер.

Я похлопал эксперта по плечу, мы поулыбались друг другу, и он ушел, а я стал рассматривать сберегательную книжку Фокса. Двести шестьдесят семь тысяч рублей на ней было! И я сказал:

– Четверть миллиона с гаком... М-даа-а... Это все с базы сатураторной... или из бильярдной, а?

Фокс открыто по своему обычаю улыбнулся и сказал:

– У вас, товарищ Шарапов, лицо доброго и милого человека. Оно располагает к откровенности...

Знаю я прекрасно, какое у меня лицо и к какой откровенности оно располагает... Ну-ну, пой, пташечка, пой...

– ...поэтому я буду с вами совершенно откровенен. В моем возрасте мальчишество – штука стыдная, конечно... Но я холост, люблю встречаться с женщинами, а женщины, что бы там ни говорили идеалисты, любят людей богатых... А я – нищий. Да-да, не удивляйтесь, я нищий служащий, только удача на зеленом сукне позволяет мне изредка сводить свою даму в ресторан...

– А четверть миллиона? – напомнил я.

– Момент – все объясню. Женщина предпочитает, как это ни печально, жадного богача щедрому нищему. Да-да-да! Поэтому любая раскрывает объятия человеку, у которого на книжке больше четверти миллиона. Неважно, что он «прижимист», как я, она рассчитывает своими прелестями заставить его раскошелиться...

Я почувствовал, как волна холодной, просто-таки леденящей злобы подкатилась у меня к горлу, я вспомнил Шурку Баранову, катающуюся по полу на кухне, а потом, сразу же – Варю, огромные ее нежные глаза... Этот мерзавец своими словами пачкал их, оскорблял, даже не подозревая об их существовании. И нечаянно для самого себя я крикнул:

– Ну-ну, ты потише тут насчет женщин распространяйся! Привык с продажными...

Фокс перебил меня:

– Да что вы, товарищ Шарапов, я далек от обобщений! Разумеется, я говорю о своих знакомых...

– Давай-ка лучше к делу. Что там с твоими миллионами?

– А ничего, – спокойно сказал Фокс. – Нет никаких миллионов. Фикция. К предыдущему вкладу в сто рублей я приписал следующую строчку. Поверьте, что, к великому моему сожалению, в сберкассе числятся только сто рублей... – И он широко развел руками: извиняюсь, дескать, за свое легкомыслие.

А я ему поверил. Сразу поверил, даже проверять не стал, потому что все мне стало ясно, все его действия паскудные. И сам он сделался мне неинтересным и противным, как будто ненароком мышь раздавил. Но арестованного не бросишь, как надоевшего попутчика в купе, и я ему сказал, чуть ли не зевая – мне в самом деле вдруг очень сильно захотелось спать:

– Ты не только снабженец и картежник, Фокс. Ты бандит и убийца. Ты убил Ларису Груздеву, сторожа в магазине на Трифоновской, и еще за тобой достаточно всякого водится. За все за это ты ответишь. Дай только срок – приедет следователь прокуратуры товарищ Панков, он это дело ведет, и будешь ты мертвее всех своих покойников, понял? Он все оформит, будь елок...

В лице немножко изменился Фокс, но так, самую малость, уставился в окно, сказал без всякого волнения:

– Во-он чего! Клепальщики вы известные, зайцу волчий хвост пришьете, не то что человеку дело...

Я опять разозлился:

– Ты на моих товарищей суп не пей, они из-за таких, как ты, сволочей под пули идут... И на окно глазеть нечего, оно не на улицу, а во двор выходит, прямо в собачий питомник. Рискнешь?

Он помотал головой, сказал с укоризной:

– Не думал я, что в МУРе так с людьми обращаются... Ведь это все, что вы наговорили, доказать надо...

– Докажем, не бойся, все докажем. И про Ларису и про «черную кошку» вашу пресловутую...

– Да не знаю я никакой Ларисы, что вы на самом деле? – с подковыркой сказал Фокс, и я сообразил, что ему ужасно интересно, хоть что-нибудь выведать. Ну ладно, сволочуга, ну, пожалуйста, я тебе сейчас подброшу. И я сказал:

– На самом деле мы вот что. Ну, например... Познакомился ты с Ларисой Груздевой, охомутал ее – это ты умеешь. Ввел в заблуждение: любовь на всю жизнь и все такое прочее. Уговорил в Крым переезжать, дом купить и так далее, тем более что двести шестьдесят тысяч на книжке уже есть, на все хватит – и на обзаведение и на собственный лимузин марки «хорьх». Плюс друг в драм театре. С работы ее снял, чемоданы велел уложить, деньги, горбом накопленные, с книжки снять...

Зазвонил телефон. Пасюк привез Галину Желтовскую, новую жену Груздева. Я ему сказал:

– Пусть она там посидит, а для нас подбери двух «подставных» и понятых, будем опознанием заниматься... – и продолжил: – ...А потом устроил прощальный ужин с «Кюрдамиром» да с шоколадом...

Фокс опять перебил меня:

– Минуточку. Я хочу сделать небольшое признание. Я действительно имел связь с Груздевой. Но, во-первых, не следует мужчине без нужды афишировать это, а во-вторых, знаете, влезать в историю с убийством как-то не хотелось...

– Ну и что? – спросил я.

– Никакого «прощального ужина» я не устраивал – вы это все придумали.

– На бутылке остался отпечаток вашего пальца – это уже установлено.

Он подумал немного, потом, пожав плечами, сказал:

– Это еще ничего не доказывает. Мы действительно пили с Ларисой вино... припоминаю, в самом деле – «Кюрдамир», но это было за неделю до несчастья! Тогда и палец мог остаться...

Я подошел к сейфу, отпер его и достал бутылку из-под «Кюрдамира», ту самую, аккуратно взял ее, уперев горло и донышко между ладонями, подозвал Фокса:

– Смотрите на свет. Вот отпечаток безымянного пальца вашей левой руки. Тут и другие пальцы есть, но нечеткие...

– Угу, вижу, – охотно подтвердил Фокс.

– Значит, вы утверждаете, что оставили эти следы за неделю до убийства?

– Точно, числа 11 – 12 сентября...

– Тогда внимательно посмотрите на оборотную сторону этикетки...

Я включил настольную лампу, поднес к ней бутылку. На просвет, сквозь зеленое стекло отчетливо просматривался штамп: «18 сент. 1945». Не дожидаясь его новых выдумок, я сказал:

– Вы, конечно, можете сейчас «вспомнить», что пили «Кюрдамир» не за неделю, а за день до убийства, но пора уже сообразить, что все эти враки ни к чему...

– А я и вспомнил... – начал с наглой улыбкой фокс, но отворилась дверь, и вошел Пасюк, ведя за собой двух рослых молодых людей.

– От, ци хлопци будут «подставные», – объяснил он. – Понятые в коридоре.

– Так пригласи их сюда...

Вошли понятые – две седенькие старушки, исключительно похожие друг на друга и, как выяснилось, родные сестры. Старушки дожидались в коридоре допроса, как потерпевшие по какому-то делу, там их и нашел Пасюк. Я разъяснил собравшимся цель и порядок опознания, потом предложил Фоксу занять место среди «подставных».

Открылась дверь, и вошла Желтовская – испуганное милое лицо, мягкие ямочки на щеках. Она, видимо, не понимала, что происходит, и от этого волновалась еще больше, лицо было бледно, губы тряслись, глаза поминутно заволакивались слезами.

– Гражданка Желтовская, не волнуйтесь. Успокойтесь, – сказал я с досадой. – Сейчас вы осмотрите троих молодых людей. Не спешите, будьте внимательны. Если вы кого-нибудь из них узнаете – скажите нам. Предупреждаю вас об ответственности за дачу ложных показаний. Вот эти люди. Посмотрите на них...

Опознаваемые сидели вдоль стены. Галина Желтовская остановилась посреди кабинета, молча смотрела на них, и я даже забеспокоился: неужели не опознает? А потом понял, что она их просто не видит – глаза в слезах, взгляд отсутствующий.

– Желтовская, прошу вас успокоиться, – сказал я как можно мягче. – Посмотрите на этих людей.

Она неожиданно, как-то по-детски всхлипнула, кусая губы, удерживая рыдания. Потом вытерла платочком слезы и сказала:

– Вот этот... – и указала на Фокса.

– Как его имя, давно ли вы его знаете, при каких обстоятельствах познакомились?

– Имя я не знаю, – почти шепотом сказала Желтовская. – Мы незнакомы. Этот парень – слесарь из жилконторы в Лосинке.

– Вы его часто видите?

– Да нет, я вообще его видела один раз – в тот злосчастный день, когда Илью... – И она снова расплакалась.

– А что произошло в тот день? – настырно выяснял я.

– Он пришел к нам проверить отопление...

– И вы вот так, сразу его запомнили? – спросил я вроде с недоверием.

Она развела руками, ответила просто:

– Да.

– Что вы делали, пока он занимался отоплением?

– Я была на веранде, заканчивала автореферат... Потом он вышел из кухни, сказал, что все в порядке, и ушел... Вот и все, собственно...

Пасюк увел всех из кабинета, со мной остался один Фокс, но что-то не было у меня ни малейшего желания разговаривать с ним. Да и он не проявлял инициативы – ждал, что скажу или сделаю я. А я подумал немного и предложил:

– Рассказали бы вы, Фокс, все чистосердечно, как есть. Ведь за вас ни в чем не повинный человек в камере мается. Совесть-то надо иметь, хоть немножко?

На что Фокс сказал дерзко:

– Он не из-за меня мается. Вы же его посадили – не я... Не мог я с ним спорить, ну, будто оторвалось что-то во

мне. Но и на полслове не остановишься:

– Спорить не будем. Нам все про вас известно – вы активный участник банды. За вами убийство Груздевой...

В кабинет вошли Жеглов и Панков, и я очень обрадовался, что мне можно прекратить допрос. Я поздоровался с Панковым и сказал ему:

– Сергей Ипатьевич, вот этот самый Фокс. Вы с ним прямо сейчас займетесь?

Панков кивнул.

Не глядя на Фокса, не спеша сшивал на углу свои красно-черные резиновые броненосцы, подвешивал зонтик на гвозде, размеренными движениями протирал старомодные очки без оправы, с желтеньким шнурком, трубно сморкался в клетчатый платок, и ничего в его сутулой, тщедушной фигуре и сером морщинистом лице не выдавало волнения или интереса.

И Жеглов, не обращая внимания на Фокса, сказал мне:

– Хорошего шоферюгу подобрал он себе...

– А что? – поинтересовался я.

– Его уже дактилоскопировали. Помнишь «заточку», которой накололи Васю Векшина?

– Да...

Отпечатки пальцев на ней те же, что и у шофера,

которого я застрелил, – сказал Жеглов и повернулся к Фоксу: – Ты шофера Есина, что тебя на «студере» возил, тоже не знаешь, конечно?

– Впервые увидел около ресторана, – прижал руки к сердцу Фокс.

– Ну и черт с тобой, – кивнул Жеглов. – Пошли, Шарапов...

Я сказал Фоксу:

– Это следователь прокуратуры товарищ Панков. Я вам уже говорил – он будет заканчивать дело. Он его и в суд оформит.

Фокс вежливо кивнул головой. А я, уступив Панкову место за столом, вместе С Глебом вышел в коридор. Настала наконец пора заниматься Груздевым.

Мимо съежившейся на скамейке Жолтовской мы прошли в соседний кабинет. Допотопные деревянные часы с римскими цифрами, висевшие на стене, вдруг заперхали, закашляли и пробили четыре раза. Жеглов устало потянулся, сказал мечтательно:

– Эх, тарелочку бы супу сейчас... Так хочется горяченького. Как, Шарапов, не отказался бы от рассольника, а? С потрошками гусиными?

– Я бы лучше щей поел. И баранью отбивную, на косточке. Но поскольку «Савой» далеко, а столовая откроется только утром, придется отложить этот вопрос. Давай с Груздевым решим.

– А что с ним решать? – легко сказал Жеглов. – Завтра с утречка вызовешь его да отпустишь. Напишешь постановление об освобождении от моего имени, я подпишу, и все дела. Меня сейчас больше Фокс занимает...

– А меня – Груздев, – покачал головой я. – Хоть Фокс и крепкий орешек, да куда он от нас денется? Выспимся – и возьмемся за него всерьез. Все улики по-настоящему против него. Неужели уж ты его на таком материале не «расколешь»?

И тут Жеглов очень удивил меня.

– У тебя опыту нет, Шарапов, – уныло сказал он. – Иначе ты бы знал: такие, как Фокс, не колются. У них воровской закон сам по себе ничего не стоит – они из материалов дела исходят: и чем больше улик, тем труднее их заставить сознаться.

– А какая здесь логика?

– А такая, что они понимают: суд в их бумажное раскаяние не поверит. Вот они и оставляют себе шанс свалить обвинение на кого-нибудь из лагерных, кто согласится взять на себя – бывает и такое... Так что нам его самим изобличать придется – до фактика, до словечка, до минутки.

– Ну, что ж... Не знаю, как ты, а я готов для него постараться! Я ведь таких негодяев не только сроду не видел, даже в книжках не читал...

– Ну, и добро... – кивнул Жеглов. – Давай домой собираться, что ли? Двадцать часов на ногах...

– А Груздев?

– Так я же сказал тебе – ночь на дворе, что мы его будем с постели поднимать...

– Я думаю, с той «постели» и среди ночи помчишься. И жена его здесь...

– Теленок ты, Володька. Им и домой-то добираться не на чем!

– Ничего, я думаю, они в крайнем случае пешком пойдут. Ну, давай закончим с этим, Глеб, и тогда уж домой.

– Да ты не понимаешь – это ведь на час бодяга... Мне надоело с ним препираться, и я сам снял трубку, вызвал КПЗ, велел дежурному направить к нам Груздева. Жеглов лениво бросил:

– Ты, салага, хоть сказал бы дежурному, что с вещами. А то возвращаться придется...

Да, это я не подумал. Я перезвонил дежурному – он и в самом деле меня не понял, решив, что мы вызываем Груздева на допрос.

– А коли так, то требуется постановление, – сказал дежурный.

Я заверил его, что сейчас же принесу сам, и Жеглов милостиво согласился продиктовать мне коротенький текст. Постановление заканчивалось словами «...изменить меру пресечения – содержание под стражей – на подписку о невыезде из города Москвы». Тут мы опять заспорили – мне казалось правильным написать «освободить в связи с невиновностью», но Жеглов сказал:

– Ну, что ты, ей-богу, нудишь! Если мы так напишем, начнутся всякие вопросы да расспросы. Без конца от дела отрывать будут, а у нас его, дела-то, полны руки! Если же изменение меры пресечения – это никого не касается. Следствие само решает – под стражей обвиняемого держать или под подпиской, понял? Закончим с Фоксом, тогда и для Груздева подписку отменим...

Я действительно в тонкостях этих еще слабо разбирался, не представлял себе, каково человеку жить под подпиской – это ведь значит находиться под следствием. Но поскольку у меня было одно желание – как можно скорей выпустить Груздева на свободу, я мирно согласился, дождался, пока Жеглов поставил на бумаге свою знаменитую, в пятнадцать колен, подпись, и сбегал в КПЗ. Жеглов тем временем наведался к Панкову, который успел добиться от Фокса твердого уверения в том, что он никогда никаких преступлений не совершал, что все наши доказательства – это чистейшая «липа номер шесть» и следствие никоим образом не должно рассчитывать на какую-нибудь иную позицию в этом, как выразился Фокс, «жизненно важном для меня вопросе».

– Значитца, так, Шарапов, – сказал мне Жеглов. – Ты тут выруливай с Груздевым, а я пойду еще с Пайковым посижу, для приличия...

– Ас Груздевым попрощаться не думаешь? – спросил я.

– Чего мне с ним прощаться? – холодно сказал Жеглов. – Он мне не сват, не брат...

– Я думаю, перед ним извиниться надо, – нерешительно сказал я.

Глеб захохотал:

– Ну и даешь ты, Шарапов! Да он и так от счастья тебе руки целовать будет!

Мне это не показалось таким смешным – не за что было, по-моему, Груздеву нам руки целовать.

– Мы же невиновного человека засадили, Глеб, – сказал я. – Мы его без вины так наказали...

– Нет, это ты не понимаешь, – сказал Глеб уверенно. – Наказания без вины не бывает. Надо было ему думать, с кем дело имеет. И с бабами своими поосмотрительнее разворачиваться. И пистолет не разбрасывать, где попало... – И повторил еще раз, веско, безоговорочно: – Наказания без вины не бывает!

Не понравилось мне это рассуждение, такое чувство у меня была, что все-то он ухитряется наизнанку вывернуть, поставить с ног на голову.

– Не знаю, подходит это к случаю или, может, не очень... – пробормотал я. – Читал я в госпитале журнал один... Вот там разговор происходит... еще в дореволюционное время... Поп один, Филарет по имени, заспорил с добрым человеком, он служил тюремным доктором, вот только фамилию его забыл, не русская...

– Hv-ну... – нетерпеливо подогнал меня Жеглов.

– О том же самом спор вышел. Поп говорит: ежели кто наказан, то и виноват. А доктор ему отвечает: вы, гражданин поп, про своего господа Иисуса Христа, говорит, забыли. А был он наказан сверх всякой меры...

– И что же поп?.. – заинтересовался Жеглов.

– Дошло до него, не такой, видать, упрямый, как ты. Поп застыдился, да, говорит, это ты, доктор, прав. Видно, говорит, когда я такие речи вел, меня самого господь забыл.

И я с торжеством посмотрел на Глеба – приложил его, лучше не надо. А он походил по кабинету, потом сощурился на меня:

– Мусору у тебя в башке, Шарапов, ужас! Ты хоть сам-то соображаешь, чего несешь? Комсомолец, называется! До религиозной пропаганды докатился! Удивляюсь я тебе... – Он покачал головой, пожал от удивления плечами. – Гнилой либерализм и буржуазные предрассудки – вот что это такое. Извинения всякие и тому подобное. Может, еще прикажешь Груздеву с его новоявленной мадамой автомобиль подать?!

Я прямо-таки оторопел от такого поворота, но все же сказал упрямо:

– Ты мне своими заголовками мозги не пудри! Я просто по-человечески разбираюсь. Заставили человека страдать? Заставили. Не виноват? Извинитесь – не по своей ведь прихоти сажали, так уж, мол, обстоятельства сложились. Будьте здоровы и не поминайте лихом. Это, по-моему, будет по-людски. Что тут такого либерального? Или там гнилого?

Жеглов снова засмеялся:

– Да пойми ты, чудак, не в словах суть, а в делах. Вот ты его сейчас отпустишь – это и есть для него главная суть. А слова – что? Сами по себе – ерунда! Важно, как мы их произносим. Помнишь, я как-то начал тебе свои правила перечислять?

– Ну?

– Нас перебило тогда что-то. Но сейчас я закончу: вот тебе еще два правила Глеба Жег лова, запомни их – никогда не будешь сам себе дураком казаться!.. Первое: даже «здравствуй» можно сказать так, что смертельно оскорбишь человека. И второе: даже «сволочь» можно сказать так, что человек растает от удовольствия. Понял? Действуй. – Он весело хлопнул меня по плечу и направился к двери.

Опять он верх взял, опять я в дураках остался, и такая меня, сам не знаю почему, злость взяла, что крикнул я ему вслед:

– Я еще одно правило слышал: можно делать любые подлости, подставляя человеку стул. Но мягкий... К остальным присоедини, подойдет, ты слышишь, Жеглов?!

Но он даже не обернулся, до меня донесся лишь скрип его сапог и песня: «...первым делом, первым делом самолеты...»

Я посидел немного без всякого дела – просто чтобы немного успокоиться. Часы показывали пять. Хоть в голове плавал какой-то туман, спать уже не хотелось, да к тому же саднили порезы от витрины «Савоя», особенно на лбу. Вдруг я вспомнил, что сейчас должны привести Груздева, а Желтовская сидит в коридоре. Я торопливо выглянул из двери и позвал ее к себе в кабинет, мне вовсе не хотелось, чтобы она видела, как конвой повет дет – руки назад – ее мужа.

Она вошла, отупевшая от переживаний, от бессонной ночи, по-прежнему не зная, что ее ждет – ведь Фокс до сих пор оставался в ее глазах поселковым водопроводчиком, и она наверняка не могла взять в толк, какое он имеет отношение ко всем этим делам. Я усадил ее, предложил воды из графина, она покорно отпила несколько глотков, потом подняла на меня покрасневшие глаза, ожидая вопросов. Но я молчал, и тогда, набравшись храбрости, спросила она:

– Скажите, ради бога, скажите, что же это происходит? Ведь Илья Сергеевич ни в чем не виноват...

– Я знаю... – начал я и услышал шаги в коридоре, мерный солдатский топот конвоя и не в такт шаркающую, неровную поступь арестованного.

Я замолчал, посмотрел на дверь, и в этот момент шаги приблизились, затихли. В дверь постучали: «Разрешите?» – и конвоир заглянул в кабинет. Я кивнул, и он ввел Груздева, всклокоченного, в измятой одежде, в которой он спал на нарах – постели тогда не полагалось. Даже сквозь недельную щетину было видно, что лицо его отечно, бледно, веки припухли, почти закрывали красные, измученные глаза. Груздев глянул на меня, и тут же его взгляд метнулся к женщине – в ней был главный интерес арестованного: кого привели к нему на допрос, что ждет его от свидетеля?!

И в тот же миг он узнал Жолтовскую и бросился к ней. Она поднялась Груздеву навстречу, но он остановился на полпути, с мольбой посмотрел на меня – уже сказалась привычка жить не по своей воли. Я кивнул ему, а конвоиру знаком показал – свободен! – и он ушел. Груздев обнял Жолтовскую, на какое-то мгновение они замерли, потом послышались всхлипывания и голос Груздева: «Не надо, Галочка, нельзя... не надо». Я не смотрел в их сторону, только чувствовал, как жарко полыхало у меня лицо от невыразимого стыда за то, что принес этим людям столько горя. Я сидел, отвернувшись к окну, и, может, впервые в жизни думал о том, что власть над людьми – очень сильная и острая штука...

Груздев кашлянул, и я повернулся к ним. Они стояли уже поврозь и смотрели на меня с бесконечным ожиданием и надеждой. Кивнув на тощий узелок, брошенный у двери, Груздев медленно спросил:

– Меня... что... в Бутырку... или... – Голос его предательски дрогнул, он закашлялся, замолчал, только глаза впились в меня с мучительным вопросом.

Мне захотелось встать, торжественно объявить ему постановление об освобождении, но тут же я устыдился этого желания – я ведь не награждал его свободой, она была его правом, его собственностью, которую мы походя, силою обстоятельств, силой своей власти отобрали, и гордиться тут было вовсе нечем. По-прежнему сидя, я просто сказал ему:

– Илья Сергеевич, дорогой, я очень рад за вас – мы поймали Фокса, настоящего убийцу... Вы свободны...

Груздев секунду стоял неподвижно, будто не веря своим ушам, он даже закачался с закрытыми глазами, и я испугался, как бы он не упал, но он издал вдруг какой-то совершенно невнятный торжествующий крик, бросился ко мне и стал обнимать, прижимать к себе, и, может быть, потому, что был я совсем неопытный сыщик, я тоже от души обнимал его, пока мы оба не застеснялись этого порыва, и он чуть отодвинулся от меня и проговорил:

– Это вы все, Шарапов, голубчик вы мой, милый вы мой... Я в вас сразу поверил... Я вам все время верил... Спасибо вам сердечное, всю жизнь вас помнить буду... – и еще что-то в этом роде несвязно, со слезами бормотал Груздев, и я уже почти не слушал его, я думал о том, что Жеглов как будто снова оказался прав, когда говорил, что Груздев будет нам руки целовать за свое освобождение, но меня не радовало это прекрасное жегловское знание человеческой сути, самого ее нутра, потому что человек подчас не волен в своих чувствах и поступках – и в неожиданной радости и в горе, все равно. А сейчас речь шла не только о Груздеве, но и о человеке по имени Жеглов, и о человеке по имени Шарапов, и о всех тех, кто имеет право сажать людей в тюрьму, и тех, других, кому выпадает горькая беда попасть в наше заведение, и о том, какие отношения, какие чувства это все между теми и другими вызывает. Но ничего этого я Груздеву, конечно, говорить не стал, у меня был свой долг, и я был обязан его отдать.

– Илья Сергеевич, все сложилось так... – сказал я, глядя ему в глаза, – ...ну, что сомнений в вашей виновности не было... и потому вас арестовали...

– Да я все понимаю! – горячо перебил меня Груздев. – О чем тут говорить...

– Тут есть о чем говорить, – сказал я твердо. – Я должен извиниться перед вами и за себя... и за своих товарищей. Мы были неправы, поздравляю вас. Извините и... вы свободны. Я вас провожу на выход...

Желтовская крепко обхватила Груздева, словно боясь, что я передумаю, а он, погладив ее по голове, протянул мне руку:

– Прощай, Шарапов. Ты хороший человек. Хорошо начинаешь. Побольше бы таких, как ты... Будь счастлив...

Уже на выходе, помявшись немного, он сказал:

– В нашей жизни очень важно правильно оценивать людей. Особенно если они твои друзья...

Я с удивлением посмотрел на него – к чему это он? А Груздев, будто решившись, закончил:

– У меня характер прямой. Ты меня извини, но я тебе скажу так: плохой человек твой Жеглов. Ты не подумай, я не потому, что с ним сцепился... Просто для него другие люди – мусор... И он через кого хочешь переступит. Доведется – и через тебя тоже...

Забрезжил серый, сырой рассвет. На улицу выходили дворники с метлами. По всему телу расплывалась уже ничем не сдерживаемая усталость, а я все стоял на тротуаре около первого поста и лениво размышлял о том, как подчас мы торопимся обвинить, осудить человека. Вот и Груздев сейчас сказал о Жеглове злые слова и ушел с горечью и ненавистью в сердце, даже не подозревая, что во имя того, чтобы мог он сейчас в предрассветном осеннем сумраке идти со своей любимой женщиной домой, Жеглов всего несколько часов назад и без всяких колебаний бросился в схватку с Фоксом и бог весть чем эта схватка могла кончиться...

Дыма табачного набралось в кабинете больше, чем когда бы то ни было: Свирский курил трубку, выпуская из черного обкуренного жерла каждые три секунды целое облако – мы четырьмя «нординами» за ним поспеть не могли. Собрались сегодня попозже, успев выспаться после вчерашнего, и вот уже добрых полтора часа обсуждали, как изловить банду. Заново зарядив свое «орудие» и шарахнув очередным залпом пахучего дыма, Свирский подытожил:

– Конечно, прекрасно, что вы взяли Фокса. Судя по всему, это один из активнейших участников банды...

– Если не главарь... – подал голос Жеглов.

– Да. Но в то же время у нас до безобразия мало каких-либо выходов на остальных. Предположение, что они базируются на район Сретенки – Марьиной Рощи, следы ног, отрывочные сведения о внешности еще одного бандита... Все эта – даже не корыто, и будут ли к нему свиньи – очень пока неясно. Конечно, можно подождать, не скажет ли Фокс...

– Не скажет, – утешил Жеглов. – На его разговорчивость рассчитывать не приходится.

– Изворачивается до последнего, – поддержал я. – Даже очевидных фактов не признает, все наотрез. Добром от него ничего не добьешься.

– Надо его пидмануть, сукинова сына, – неожиданно предложил Пасюк.

– Да? А как? – с надеждой посмотрел на него Свирский.

– То я нэ розу ми ю, Лев Олексеевич, – растопырил огромные ладони Пасюк. – То у нас Глеб Егорович мастак...

Немножко посмеялись, но я про себя подумал, что какая-то истина в словах Пасюка есть – на фронте довольно часто получалось, что доставали хитростью то, чего нельзя было добыть с бою. А Жёг лов сказал:

– У нас остается пока что единственный канал, где мы знаем хотя бы, кого персонально искать. Это подружка Фокса – Аня.

– Да, я уже думал об этом, – сказал Свирский. – У вас кто ею занимается?

– Шарапов, – сказал Жеглов. – Он и по вокзалам, и по кличкам, и по оперучету ее проверяет.

– Ладно, – кивнул Свирский. – Тогда хватит заседать, все усилия направьте сейчас в эту сторону. Для проверки на вокзалах я вам еще шесть человек немедленно выделю, как раз в третьем отделе вчера группа Коногоно-ва освободилась. Вечером доложите о результатах...

Время бежало быстро, а никаких сколько-нибудь приличных следов Ани не обнаруживалось. И все время скребла мыслишка: а на кой, собственно говоря, ляд мы приберегаем телефон бабки Задохиной? И незадолго до обеда я сказал Жеглову:

– Слушай, Глеб, что нам мешает попытаться вытащить Аню по телефону бабки?

– Спугнем их... – сказал Глеб механически, потом оторвался от своих бумаг и внимательно посмотрел на меня, словно додумывая мысль, которую я не высказал. Потом улыбнулся: – Смешно, Володька. Иногда принимаешь какую-нибудь вещь как аксиому. Дерево – твердое, молоко – жидкое. А масло? Масло ведь бывает не только твердое, но и жидкое, так? Вот и телефон Задохиной – «конспиративный». И точка. А какой он сейчас, когда мы Фокса взяли, конспиративный? Что, мы банду спугнем? Так их уже спугивать некуда. Тем более, что жулики они отчаянные, и нам нечего надеяться, что они угомонятся.

– Вот и я так полагаю, – сказал я. – Давай только подумаем, как хитрее ее вытащить.

– Не об этом надо думать, – покачал головой Жеглов. – Вытащим как-нибудь. Думать надо о другом: что мы с ней будем делать? А если она не знает или не захочет нам показать банду?

– А что мы теряем? – спросил я. – Допросим, а там видно будет...

– Не-е, это ты не прав, Шарапов, – протянул Глеб. – Нам надо иметь четкий план. Ты ведь, небось, разведкой так не занимался: пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что. Надо себе точно представить, что именно нам от нее, от Ани, значитца, нужно и каким способом это добыть. Вот когда придумаем, тогда поговорим...

Долго я сидел и размышлял обо всем этом, и все время мне мешала мысль о том, что прежде, чем допрашивать Аню, ее надо как-то вытащить, зря Жеглов отмахивается от этой задачи – будто можно взять ее и вынуть из кармана. Пасюк прав, конечно: надо ее как-то «пидмануть» – в лоб, нахрапом с подругой Фокса не справиться. Так и этак выстраивал я разные комбинации, даже на бумаге рисовал, и каждый раз оказывалось, что от того, как мы ее заманим на встречу с нами, будет зависеть все остальное. И еще я понял: иначе, как изнутри, мы сейчас банду взорвать не сможем...

Значит, еще раз, сначала. Вытаскиваем Аню. Как? С помощью Волокушиной? Не годится, Фокс ей даже звонить-то по этому телефону запретил, и на свидание с ней Аня скорее всего не пойдет... И выстрел окажется холостым... С кем же Аня захочет встретиться? Пожалуй... пожалуй... только с человеком, у которого есть известие от Фокса... Так-так, вроде нащупывается... У кого может быть такое известие? Тоже ясно – только у человека, с которым Фокс сидел в одной камере. Так... И этот человек вышел на волю... Почему? Почему вышел на волю?.. Ну, ладно, это мы придумаем... Есть, допустим, у сокамерника письмо для Ани... или поручение на словах... Письмо она может потребовать послать по почте... Хотя нет – надо же адрес дать!.. Так... так... Встретились, допустим... Но ведь тащить ее к нам нелепо... Ее самое и сажать-то не за что... пока не доказано соучастие в банде...

Есть идея! Есть! И я помчался в управленческую библиотеку. Конвоир прищелкнул сапогами, расцепил наручники, и Фокс с облегчением потряс затекшими кистями, приветливо мне улыбнулся:

– Здравствуйте, Владимир Иваныч...

Каким-то непостижимым образом он уже знал каждого из нас по имени-отчеству и на допросах преимущественно дурачился, сводя все ответы к шуткам, выступал этаким жизнерадостным придурком, которого несчастная страсть к игре и женщинам ввергает каждый раз в неприятности. Я протянул ему записку Груздева и сказал:

– Мы нашли ваше письмо с угрозами в адрес Ларисы Груздевой. Это будет очень веским доказательством по делу.

Он, небрежно улыбаясь, взял записку, прочитал ее, поцокал языком:

– Опять ошибка, Владимир Иваныч. Это не мое письмо.

– Как не ваше, а чье же?

– Не знаю. – Фокс развел руками. – Это не я писал. На этот раз уже хитро заулыбался я:

– Мы предвидели, что вы будете отказываться. Еще бы, такая улика! Но графическая экспертиза все докажет...

– Пожалуйста, – ухмыльнулся Фокс. – Доказывайте... Я взял со своего стола листок тонкой оберточной

бумаги, карандаш, передал Фоксу:

– Пишите: образец свободного почерка гражданина Фокса Евгения...

Фокс, не споря, написал, поднял голову в ожидании дальнейшего. Я объяснил ему:

– Для экспертизы потребуется три документа: образец свободного почерка, образец диктовки и, наконец, образец вашего письма, не связанный с этим уголовным делом.

Фокс снова ухмыльнулся:

– Тогда вам придется разыскать мои школьные сочинения. Правда, боюсь, что в войну они пошли на растопку за отсутствием художественной ценности...

– Ничего, нас устроят ваши снабженческие заявки на сатураторы.

Фокс пожал плечами, спросил:

– Ну, что дальше?

– Дальше пишите свободно, что хочется. На ваше усмотрение.

Фокс взял карандаш, послюнил его – на глянцевитой поверхности оберточной бумаги химический карандаш оставлял слишком бледный след – и начал писать преувеличенно старательно, хитро поглядывая на меня.

Вывел несколько строк, покрыв бумагу кривыми, колючими буквами, показан мне:

– Хватит, что ли?

На бумажке было написано: «Добрый, хороший мальчик Фокс мучается здесь в тюряге ни за что, нет правды на свете, нет счастья .в жизни. Мучители не кормят, зажали мою служащую карточку, и в очко сыграть не с кем».

– Все шутите, Фокс, – сурово пробурчал я, в глубине души очень довольный, что он принял мою игру. Беспокоило только, не сорвался бы он с крючка в последний момент. – Теперь текст под диктовку. Вот еще бумага, надпишите ее: Фокс Евгений Петрович.

Он взял бумагу, надписал. А я сказал, показывая ему книжку, взятую под честное слово на два часа:

– Вот из этого учебника я вам буду диктовать разные предложения. А вы записывайте по возможности без ошибок.

– Ну, это еще надо посмотреть, кто из нас с ошибками пишет, – нахально сказал Фокс и приготовился писать.

– Лев Кассиль. С новой строки. «Что это значит – нет биографии? Это все старомодная интеллигентщина, дорогой мой. Не биография делает человека, а человек биографию. С биографией родятся только наследные принцы», – продиктовал я. – Готово? Давай дальше, с новой строки... А. С. Пушкин. С новой строки. «Видел я трех царей: первый велел снять с меня картуз и пожурил за меня мою няньку; второй меня не жаловал; третий хоть и упек меня в камер-пажи под старость лет, но переменять его на четвертого не желаю; от добра добра не ищут»...

Фокс старательно скрипел карандашом, время от времени слюня его, и я подумал, что пока он с интересом относится к развлечению, которое я ему предложил, надо печь свои пироги.

– Готово? – спросил я. – Так, прекрасно. Еще одно. С новой строки. – Свирский. Так. С новой строки. «Весточка моя с синего моря-окияна. Здесь сильно штормит, боимся, как бы не потонуть. Боцман наш по болезни уволился, шлю тебе с ним, Анюта, живой привет, будь с ним ласкова, за добрые слова его одень, обуй и накорми. Вечно твой друг». Так, число теперь поставь, распишись. – Я взял обе бумажки, вернулся за свой стол, а Фокс приняпся своим немыслимо красивым платочком с вензелями по углам вытирать руки. Покончив с этим, он поднял глаза, и, наверное, слишком уж самодовольное у меня было лицо, потому что он вдруг спросил с подозрением:

– Свирский – это что за писатель такой? Я вроде и не слыхал...;

На что! я ему сказал важно:

– Есть, есть такой писатель, очень даже прекрасные романы пишет.

– Современный, что ли? – продолжал сомневаться Фокс.

– Уж куда современней... – засмеялся я и до сих пор не знаю, что) за бес меня дернул, или, может быть, от такой нечисти, как Фокс, таиться не хотелось, только разгладил я вторую бумажку, аккуратно сложил ее в том месте, где слова Пушкина кончались и фамилия Свирского значилась, ногтем проутюжил и на глазах у Фокса весь низ оторвал. И лежало теперь передо мной письмо «с синего моря-окияна», адресованное Анюте и лично подписанное Фоксом, даже с числом сегодняшним!

Умный, конечно, мерзавец был Фокс, ничего не скажешь. Все, все сообразил он за одну секундочку, и моргнуть я не успел, как он уже птицей перелетел через кабинет, целясь на мою глотку, а заодно и на письмо злополучное. Да уж это он после драки кулаками надумал махать – принял я его, субчика, прямым встречным в челюсть. Тоже мне – кипяток какой горячий! Лег он поскучать на пол и приподняться не успел, как прибежал на шум конвоир и в два счета наручники, как по инструкции полагается, на него нацепил. Тогда снова вернулась к Фоксу улыбочка эта «го паскудненькая, и он мне тихо сказал:

– Не для протокола, Шарапов, а для души мои слова тебе Хитры вы, конечно, с подходцами вашими. Но заточек у нас хватит для вас всех – всегда пожалуйста, наглотаетесь досыта. Как давеча, на Цветном бульваре... Будь, Шарапов! И не кашляй!.. – и уже из коридора, не таясь, крикнул: – Песику вашему, Сенечке Тузику, персональный привет!

Затихли шаги в коридоре. Я снова прочитал письмо Фокса и от удовольствия его рукой разгладил. Молодец, Шарапов! Вот теперь было о чем Ане звонить! Было о чем с ней разговаривать! Пришедшему Жеглову я показал письмо и предложил:

– Звоним ей через бабку Задохину и назначаем свидание – мол, речь о жизни и смерти Фокса идет! Не может она на такую вещь не клюнуть.

– Не скажи, – покачал головой Жеглов. – Может, у них для такого случая другая предусмотрена связь?

– Да брось ты, Глеб, что они в самом деле – шпионы, что ли?! Нормальные бандиты, уголовники... Странно, что они этот-то телефон обеспечили. По случаю, наверное...

– Ну-ну, – недоверчиво покачал головой Жеглов. – Не отвлекайся.

– Ну, представлюсь я ей уголовником, почему-либо освобожденным из камеры, где подружился с Фоксом. В доказательство даю письмо и поясняю, что главное он велел передать банде на словах, ну, чтоб с письмом не засыпаться. Так?

– Так.

– Она приводит меня в банду – благо личность мою из уголовников никто еще, считай, не знает, – и я «по указанию Фокса» назначаю операцию. Подробности мы с тобой потом обсудим, важно по существу решить.

Жеглов расхаживал по кабинету, жевал молча губами, что-то хмыкал – это у него всегда признак глубокой задумчивости. Неожиданно остановившись посередине кабинета, спросил:

– А что с Васей Векшиным было, помнишь? – И по лицу его посеревшему, по губам, плотно сжатым, я видел, что он не для проформы спрашивает, что он в самом деле за меня переживает. – Я сам бы пошел, – сказал он чуть не со стоном, – да ведь меня они в момент расколют, каждая собака меня в лицо знает...

– О тебе нет речи, – сказал я серьезно. – Не в игрушки играем. Давай решай, Глеб, время дорого! Сейчас момент потеряем – больше не повторится такая возможность...

– Мне чтб решать, – сказал Жеглов глухо. – Я понимаю: надо идти. Но я не могу, просто не имею права взять это на себя. Ты ведь не знаешь, что творилось после Васи Векшина! – Он подумал еще немного, посмотрел на часы, махнул рукой: – Я к Льву Алексеичу, жди, Шарапов!..

И ушел. А я сидел один в кабинете, представляя себе встречу с Аней, наши разговоры, бандитов и то, как мы их повяжем. Все это сливалось в довольно сумбурную картину, но мне сейчас ясности полной и не требовалось, ведь когда в разведку идешь, тоже не знаешь, как там в деталях сложится. Главное – представлять свою задачу, а решать ее надо по обстановке, на то тебе и голова дана, не только ведь каску носить!

Жеглов вернулся довольно скоро, и по его собранному виду я догадался, что «добро» начальства получено.

– Разрешил Свирский, – сказал Жеглов. – Он, конечно, поговорит с тобой, даст руководящие указания, но главное сделано. А я тут еще одну деталь надумал: скомандуем в КПЗ, чтобы отобрали у Фокса платочек его знаменитый – он тебе заместо пароля будет, а? – И широко улыбнулся.

– Все, тогда хватит травить, – сказал я деловито. – Время уходит, давай соображать...

– Ну, что? Ждать, пожалуй, больше нечего, – сказал Свирский. – Звони, Шарапов. Послушаем, что нам скажут...

Свирский сидел верхом на стуле прямо перед столом, в углах кабинета маялись Тараскин, Пасюк и Гриша, а Жеглов стоял, подпирая спиной дверь, будто хотел нам показать, что не выйдем мы отсюда, пока дело не сделаем. Я еще раз посмотрел на них, и под ложечкой что-то екнуло и сжалось. Снял я телефонную трубку, и показалась она мне ужасно тяжелой, словно это была не эбонитовая пустяковина, а ложе «пэтээровки», и горло перехватило спазмой, как перед командой «Ро-ота!..», когда поднимаешь людей из траншеи для первого броска разведки боем.

– Ну-ну, ничего, все будет нормально, – сказал Свирский и улыбнулся. Я почувствовал себя немного увереннее, и диск стронулся с места.

Долго бродили в проводах далекие гудки и шорохи, потом что-то щелкнуло, и старушечий шамкающий голос ответил:

– Але! Су-ушаю!

– Здравствуй, бабанька! – быстро, задушливо сказал я. – Ты мне Аню к трубочке подзови...

– А иде я тебе ее возьму? Нету Анюты, нету ее сейчас. Коли надо чего, ты мене скажи, я ей все сообчу, как появится, конешно...

– Слушай, бабка, меня внимательно. Ты ее где хошь сыщи, скажи ей, что человек от Фокса весточку притаранил. Звонить тебе я более не хочу, ты так и скажи ей – сегодня в четыре часа я буду около памятника Тимирязеву, в конце Тверского бульвара. Росту я среднего, пальто на мне черное будет и кепка серая, ну, газетку еще в руки возьму. В общем, коли захочет, узнает. Письмо у меня для ней имеется. Так и скажи: не придет, искать ее боле не стану, время нет, я приезжий. Ты все поняла, чего сказал?

Бабка судорожно передохнула, медленно ответила:

– Понять – поняла, а делов ваших не разумею. Коли появится, все скажу.

– Молодец, бабка. Покедова...

Положил трубку и почувствовал, что вся спина у меня мокрая, будто кули мучные на себе таскал. Свирский встал, хлопнул меня по плечу:

– Хорошо говорил, спокойно. Давай в том же духе. – Дошел до двери и, обернувшись, спросил: – Не боишься?

– Как вам сказать... я ведь через линию фронта ходил. Вот там боялся. А эту мразь мне бояться как-то совестно...

– Это ты прав, – покачал Свирский головой. – Бандит, правда, опаснее фашиста, потому что носит чужую личину – вон на красавца вашего, на Фокса, взгляни... Так что бояться, наверное, их не надо, а опаску против них иметь – обязательно. Это для дела полезнее...

Жеглов ушел вместе со Свирский, а ребята принесли мне новые регистрационные карточки на всех интересующих нас женщин по имени Аня. Я специально читал не спеша, некоторые карточки перечитывал дважды, внимательно, подолгу разглядывал фотографии, старался запомнить особые приметы.

Анна Шмукоаа, 23 года, воровка... Анна Махова, самогонщица, 37 лет, отрезана мочка левого уха...Анна Логинова, 31 год, очень высокая, косоглазая, жена бандита Игумнова, расстрелянного за нападение на машину секретаря МГК ВКП(б) тов. Попова...

Продолжение следует.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2