Двадцать третье января тысяча восемьсот восемьдесят первого года началось, как начинались в царской России тысячи дней.
В Петербурге, на Дворцовой площади, стуча каблуками по звонкому булыжнику, сменялся гвардейский караул.
В Туркестане под ласковым январским солнцем царские солдаты жгли завоеванный кишлак, добивали штыком и прикладом безоружных узбеков.
В селе Иванове, в селе Орехово - Зуеве, в Москве белокаменной, на морозовских, куваевских, бурылинских мануфактурах чахоточные люди, кашляя кровью, ткали из туркестанского хлопка веселые цветные ситцы.
По южной степи, приминая лаптями сухую траву, шагали строить чугунку освобожденные от земли орловские мужики.
Пузатый паровоз мчал по свежей насыпи платформы с глыбами угля и листами железа.
Под землей сановники, став на четвереньки, тащили вагонетки с антрацитом.
В банкирских домах Парижа, Лондона, Брюсселя клерки и контабли, щелкая костяшками счетов, переводили донецкий уголь и металл в фунты стерлингов во франки.
Шел день, один из многих в нескончаемой веренице похожих дней...
В приволжском городе в классе мужской гимназии садился за парту мальчик - Володя Ульянов.
В этот день в донецкой степи, в селе Верхнем, Бахмутского уезда, Екатеринославской губернии, родился сын путевого сторожа - Климент Ефремович Ворошилов.
На тысячи десятин раскинулись земли помещика Алчевского. Сотни батраков гнули спину в помещичьей экономии.
Как - то в праздничный день господину Алчевскому захотелось развлечься. Взяв кулек с дешевыми конфетами, он вышел на веранду и стал швырять их пригоршнями в толпу деревенской детворы. Валя друг друга с ног, ребята бросились подбирать редкое для них лакомство.
Один только босоногий мальчик, лет одиннадцати, со вздернутым носиком, заломив набекрень фуражку и заложив руку за борт голубой рубашки, остался на месте. В глазах его зажглись злые огоньки.
- Живут за наш счет, - сказал он подошедшему приятелю и кивнул на господский особняк, - а мы страдаем...
Клим Ворошилов многое уже успел испытать на своих худеньких, неокрепших плечах. Он видел амбары, наполненные золотистой пшеницей. Бывало, от зари до зари лопатил он пшеницу, получая двугривенный за день. А дома низкий закопченный потолок, покосившиеся стены, глиняный пол, тесные нары, тусклые окна и на столе неизменный постный борщ да ржаные галушки.
Впрочем, нередко стол и вовсе пустовал. Тогда Клим со старшей сестренкой шли «по миру» выпрашивать хлебные корки. Эту горькую долю мальчик познал уже в пять лет. Семи лет он копошился у шахты, за гривенник в день выбирая из угля колчедан. Десяти лет пас с отцом помещичий скот, потом батрачил у кулака. Одиннадцати лет работал мальчиком в рудничных мастерских.
Непокорным и смелым рос Клим. Это было у него в крови. Таким же непокорным был и его отец - Ефрем Андреевич Ворошилов. Даже долгие годы, проведенные в николаевской казарме, не вытравили из «деда Ефрема» бунтарский дух. Он не терпел оскорблений, никогда не ладил с помещиками, управляющими, мастерами, часто переходил из экономии в экономию, с рудника на рудник, подолгу оставался без работы.
Бедно, но дружно жила семья Ворошиловых. Сверстники Климента Ефремовича вспоминают, как тепло он относился к отцу и матери, как переживал их нужду, их горести. И родители тоже нежно любили своего единственного сына. Они мечтали, чтобы он вырос если не образованным (куда уж там!), то хотя бы грамотным человеком.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.