Алмазоград

Никогда еще почта в Мухтуе не работала с такой быстротой. И все-таки груды неразобранных писем росли. Со всех концов Союза летели сюда телеграммы.

«Писем не дождалась все обдумала выезжаю Толиком встречай Настя», «Не ходи без шапки кушай столовой пиши мама», «Как заработки харчи черкни приеду Сомов». Голос Большой земли бился о Мухтую, живой, трепетный, часто наивный, и не достигал своей цели.

Иногда самолеты прорывались в тайгу, но они везли самое необходимое - медикаменты, продукты, бензин. С обратным рейсом захватывали пострадавших - великанов, измученных радикулитом, обмороженных или обожженных во время тушения пожаров. От этого все, что творилось там, казалось гораздо страшнее, чем было. Бродили мутные слухи о пьянках и поножовщинах. Что там? Тайга шумела загадочно и грозно. Что там, за оледеневшей от стужи землей?

Потом прилетевший со строительства за пилами обросший рыжей бородой, огромный, как пират из стивенсоновских книжек, парень, бешено хохоча в ответ на расспросы о разных ужасах, рассказал о бригаде Михаила Орлова, которая валит тайгу, как бульдозер, не боится ни морозов, ни полярной ночи и требует газет и книжек.

Все вздохнули с облегчением. И наказали пилотам обязательно познакомиться с Мишей.

«Дорогая Клавочка!

Вчера прилегал самолет. Покружился, как обычно, сесть не смог и улетел, сбросив почту. Мы ползали на коленях по талому снегу и распечатывали пакеты тут же. Девчата-почтальоны, ясно, протестовали, но где там! Такое творилось!... Один детина - десять дней, заблудившись, в тайге не дрогнул, а тут сидит на снегу и ревет. Сын у него родился, а он только через месяц узнал, что сын... Нашел я и твое письмецо. Спрашиваешь, как начинали. А разве я не писал? Вышли из самолета. Кругом бело-бело. Это, оказывается, даже страшновато, когда бело насколько хватает глаз. Поднялся самолет, рычит и прямо за душу тянет, будто оторвали от всего мира. Смотрю, и ребята все приуныли, жмутся к кострам, ни за что не берутся. Подошел один, хочет сказать, что, дескать, всем нам труба, и не может: губы от мороза слиплись. Махнул рукой - и слезы на глазах... Ерунда, думаю, получается. Мороз-то - жуть! Посидишь так, и уж вставать не захочется. Что делать? И вдруг догадался - как заору во все горло: «А ну, встать! Тайгу валить будем!...» Толкнул этого замерзшего в плечо, топор ему сую. У. него глаза бешеные стали, пальцы не гнутся. А я: «Руби, черт поганый, не то положу на месте!» Кажется, даже кулаками махал... И вот ведь вещь какая - все пошли, даже повеселели. Палатки поставили, нары срубили, столы.

Насчет беспорядков - это ты зря. Пробовали иные, да обломались. Здесь в одиночку никак не вытянешь. У нас, знаешь, вроде коммунизм. В любую палатку заходи и бери, что надо, потом, когда будет, отдашь. Хлеб, когда мало, поровну делим. И консервы у вас есть. Так что будь спокойна.

Начала моя бригада рубить первую улицу. Назвали Ленинградский проспект: у вас сплошь ленинградцы. Это будет самая большая улица в городе. Хочется, знаешь, чтоб самой красивой была и чтоб детишек на ней было много-много, вроде нашего Валерки. Скучаем - сил нет. Снов так не вижу - некогда. А когда вижу, то ты с Валеркой на руках. Всегда одно и то же. Поцелуй за меня Валерку...

Совсем забыл сказать, как мы отлично устроились (а ты еще боялась, что я не научусь хозяйничать по дому!). Палатка у нас на пятерых и полное разделение труда - Миша Лейконен - душевный такой парень и светлая голова - замполит. Следит за нашим политическим и моральным уровнем. И строг же, я тебе скажу: Коля Михайлов чего-то там перепутал по международной части, так он его лекциями вконец замотал. Бедняга от огорчения все забывал солить - он у нас начпрод. На дрова двоих кинули - Гуца и Матвеева. Работки им хватает - печку топим всю ночь, иначе к мешку примерзнешь. А я вроде водовоза. К нам, как в театр, отдыхать ходят - нравится. Газеты, когда есть, читаем, толкуем по разным вопросам. Комсоргом всей стройки меня вот выбрали...»

Усталость мягкой ладонью прижала веки. Михаил Орлов уронил на недописанное письмо черноволосую широколобую голову.

«Миша, Миша!» - с ласковой надоедливостью щебечет в ухе. Орлов открывает глаза. Кто-то во весь голос зовет его по имени. Полог палатки откидывается, и на фоне синего, расцвеченного звездами неба белеет лицо Лейконена. Но пугает не бледность этого липа, а небо. Оно дышит холодом и ветром, вздувшись, как парус над морем. Лампа погасла, и в палатку вместе с темнотой врывается нарастающий грохот. Полуодетые парни, дрожа от сырости и ветра, прислушиваются к стону, накатывающемуся из тайги. Это ревет Ирелях. За одну ночь он превратился из слабенькой, мелкой речушки в буйный, разрушительный поток. Водовороты с хрустом пережевывают деревья...

После этой ночи в тайге заговорили о том, как, спасая единственный в Мирном электродвигатель, геройски погибла бригада монтажников Михаила Орлова.

... Услыхав рев разлившегося Иреляха, ребята вспоминают про электродвигатель на насосе, снабжающем водой всю промышленность Мирного.

Николай Гуц и его тезка Михайлов, держась за трубу насоса, входят в скрежещущий поток. Их расчет прост: по трубе подобраться к мотору. Но их вытягивает, как траву, по течению. Фосфорическая луна в черном дыме взъерошенных туч насмешливо кривит диск.

Тогда Орлов, которому никогда, не изменяет самообладание, собирает ребят и начинает вязать плот. Скрипят болты, крепящие насос. Вода прибывает. Скорее!... В спешке никто не замечает, что плот получился слишком маленький. Мотора достигают благополучно, осторожно опускают скользкое железное тело на плот. И тут становится ясно, что плот не выдержит веса людей. Орлов первым спрыгивает в воду. Холодная, остренькая волна облепляет лицо, и тут же, не дав передохнуть, вторая, третья... Течение рвет с такой быстротой, что кружится голова. Все тело тянут судороги - вода несет куски нерастаявшего льда. Кто-то тяжело дышит рядом. Сейчас они все в воде. Берег недалеко. Если сбросить мотор, через десять минут - спасение, но мотор бросить нельзя…

Слух о гибели бригады Орлова оказался неверным. Но так могло случиться, если бы хоть одному из них пришла простая я зверская мысль: «Один я спасусь, а с этим плотом...»

Пять мокрых, покрывающихся ледяной коркой людей бегут до палатки. Они бегут изо всех сил, потому что иначе замерзнешь... Утром Лейконен ставит в стакан с водой бледный голубой подснежник - нашел на пригорке. Над плоскогорьем вдет теплый, душистый ветер. Значит, подходит лето. Жаркое, светлое лето с яркими, как мальвы, зорями. Они выжили, выстояли! И сквозь тайгу уже прорезаются первые контуры города...

Календарь на столе секретаря Мирненского горкома партии показывает июль 1960 года. Синее небо свободно вливается в раскрытые окна, наполняя комнату запахом тайги и радостными воплями мальчишек, играющих на школьном дворе. Листки календаря лениво шевелятся. Из соседней комнаты ползет веселый гул. Там все столпились вокруг черноглазого молодого крепыша с виноватой улыбкой, очень сильного и спокойного от сознания своей силы человека. Михаил Орлов, прославленный бригадир монтажников, только что получил первую в Мирном звезду Героя Социалистического Труда.

История города - интереснейшая книга, на страницах которой запечатлеваются большие человеческие судьбы. Наш долг - запомнить имена тех, кто начинает эту историю в городах, возникающих на наших глазах. Грядущие поколения, оценив беспримерное мужество наших первопроходчиков, захотят звать эти имена. Среди них - имя Михаила Орлова, слесаря из Ленинграда. Человека, ставшего первым комсомольским вожаком строившегося Мирного. Человека, чья бригада, выполняя по пятьсот процентов нормы, в лютые морозы построила первую в городе фабрику, поставила первую линию электропередачи, прорубила первый проспект, первой получила высокое звание бригады коммунистического труда. Человека, для которого Мирный стал родным городом. Городом его счастья, городом его славы.