Под утро мне приснилась муха. Она так жужжала, что я начинала глохнуть. Я закричала, но это не помогло. Тогда я решила, что мне надо улететь вместо нее. Встать на подоконник, раскрыть руки и улететь. И когда я так сделала, то проснулась. В соседней комнате стоял гул. То, что говорил папа, я могла еще разобрать, но мама... Моя мама - зубной врач, и ее манера говорить в точности передает звук бормашины. Я вспомнила, что вчера случилось, и поняла, что день рождения мой праздновать не будут. То есть я не только это поняла, родители очень четко и ясно сказали мне об этом. Вчера мне мама объявила, что она меня просто прозевала. А папа сказал, что он все - таки в меня верит. Я встаю с постели и подхожу к окну. Я уверена: не одна я стою сейчас у окна. У нас все в доме отличаются чрезвычайной наблюдательностью. Когда я иду по двору, мне обязательно кто - нибудь кричит: «Капа, что ты сутулишься, как будто тебе уже девяносто». Или: «У тебя подол висит. Можешь сама подшить, не такая уж маленькая». Меня это раздражает ужасно. Я раз нарочно вплела в косы разные банты: один красный, другой зеленый. Так никто не заметил. Вот когда по двору идет Дина, тут уж никто ничего не может сказать. Она может быть в чем угодно. И подол у нее может быть оторван. Это совершенно неважно. Правда, моя мама ее не выносит и называет «экзотический кошмар». Многие женщины в нашем дворе осуждают Дину. А все потому, что она очень красивая. Я никак не могу понять, почему она работает телефонисткой, а не снимается в кино. Но Дина уже не живет в нашем доме и не знает, что я пострадала из - за нее. А произошла ужасно глупая история. Дина жила у дяди. Каждый бы отказался от такого дяди, если бы хоть раз его увидел и услышал. Он не то чтоб очень толстый, а очень сдобный. Щеки у него всегда такие румяные, как будто его только что вытащили из печки. Он всем делает замечания. Но при этом непременно улыбается. У него существуют собственные нормы дозволенного и недозволенного. То приемник у кого - то включен больше дозволенного. То дети шумят больше дозволенного. А когда он узнал, что его племянница влюблена в моряка, что они встречаются каждый вечер и моряк заходит к ним в дом, дядя так рассвирепел, что трудно себе представить. Он заявил, что его дом - святыня и чтоб она немедленно ушла из его дома. Потому что все это было в его понятии недозволенным. Он так орал, что на другой день все знали его монолог наизусть. Вот до чего он отвратительный. И все его осуждали, а виноватой осталась я. Дина взяла чемодан и ушла к подруге в общежитие. И тогда ребята нашего двора решили проучить дядю. Мы бросили монету: орел или решка. Все были мальчишки, кроме меня и Лильки. Кто - то из нас двоих должен был встретиться с дядей. Я крикнула: решка. А выпал орел. Меня завернули в простыню, надели маску бабы - яги. И когда это сдобное тесто поднималось по лестнице, я встала перед ним на колени и произнесла:
- Я люблю вас! Вы стройны и благородны. Вы самый прекрасный из тех, кого я знала. Я безумно люблю вас, - проговорила я, потому что мне уже было все равно. Ребята внизу захохотали. А я сбежала с лестницы. На лестничной площадке, где я стояла на коленях, было темно. Ребята выкрутили лампочку. На мне была маска, и голос я изменила. И все - таки он узнал меня. Он тотчас явился к нам домой и все рассказал маме.
- Вот какая у вас дочь. Вы, наверное, думаете, что она ангел. А она чудовище, ваша дочь.... Мама появляется в моей комнате, что - то ищет в шкафу. Я говорю: «Доброе утро, мама». Никакого ответа, ни малейшего ко мне интереса и внимания. Она даже не волнуется, что я опаздываю в школу. Превосходно. Я тоже не буду волноваться. Я не спеша одеваюсь, завтракаю. Все равно на первый урок уже опоздала. Я надеваю свой новый плащ, который мне папа привез из Москвы. Плащ на все времена года. Он с белым меховым воротничком. И на такой же подкладке. Когда становится тепло, воротничок и подкладка отстегиваются и тогда можно носить его с поясом. Цвет у него клюквенного киселя. Ни у кого в городе нет такого плаща. И по двору я прохожу очень медленно. На улице уже пахнет весной. Где - то в Москве холод собачий. Обещают еще похолодание. А у нас уже пахнет весной. Я люблю это время больше, чем саму весну. И я люблю бегать в порт, смотреть на пароходы. Мне всегда кажется, что с их приходом должно произойти что - то необыкновенное. Ребята в классе смеются надо мной. Они говорят: «Приходят, уходят пароходы, все равно в городе тоска зеленая, некуда податься». А я, мол, такая фантазерка благодаря своей ограниченности.... Ой, неужели Лилька! Я кричу ей. Она оборачивается и смеется. Мы с ней учимся в одном классе.
- Ты почему опоздала? Я задаю, конечно, глупый вопрос: сделать такую прическу могут не в каждой парикмахерской. Времени на это надо уйму.
- Мне сегодня шестнадцать, - говорю я.
- Старуха. - И это она совершенно серьезно. Как - то она спросила меня: «Ты хоть раз с кем - нибудь в жизни целовалась?» Я сказала, что лет. Тогда она сказала, что я себя здорово обокрала. Лилька говорит, что у нее есть любовь, и что она встречается с ним каждый вечер, и что они вместе ходят в кино, и что вообще он чудо. Я, правда, это чудо никогда не видела и сомневаюсь, что оно существует на самом деле.
- Родители не будут праздновать мой день рождения. И все из - за того, что мы натворили.
- Ну и не надо, - говорит Лиля. - Сделай сама себе подарок: возьми и влюбись. Ты думаешь, Джульетта влюбилась, потому что он Ромео. Она просто созрела для любви. Вот войди сегодня в класс и посмотри на всех наших ребят по - новому. Как будто ты впервые пришла сюда.
- Зачем мне на них смотреть, когда я всех их очень хорошо знаю. Мне, знаешь, кто нравится, - вдруг разоткровенничалась я. - Алик Бархударян.
- Вот как, - сказала Лиля и очень внимательно посмотрела на меня. - А тебе не кажется, что он немножечко рахат - лукум, что у него слащавая внешность?
- Да это совсем неважно. Он умный и хороший товарищ.
- Ты просто даешь ему рекомендацию в комсомол.... Неприятно входить в школу, когда идут уроки. Оглушает тишина. Не дай бог, если нас сейчас встретит Коробова. Это наш завуч. Ее все боятся больше, чем директора. Она высокая, худая, с длинной шеей. Глаза у нее маленькие и очень пристальные. Лилька, которая всем дает прозвища, сказала, что Коробова - это помесь гусыни с пантерой. Я тогда ужасно хохотала. До чего же Лилька всегда точно определяет. С Лилькой по улице невозможно ходить. «Ты посмотри, - говорит она, - как этот человек похож, на утюг». Я говорю: «Ну, поехала». А потом смотрю - и точно. Вот тебе, пожалуйста, - навстречу идет Коробова. Надо было на улице торчать до самого звонка. Впрочем, все равно она узнает. Мы говорим ей: «Здравствуйте». И она очень приветливо нам отвечает. Она очень спокойно спрашивает нас, как мы смотрим на наше опоздание. Мы отвечаем, что отрицательно. Коробова говорит, что хочет узнать, как на это посмотрят наши родители. О нет, приходить им совершенно не обязательно. А просто мы письменно должны будем рассказать, почему мы опоздали и как на это реагировали наши родители. До чего же все она любит в письменном виде. И до чего же мы ее за это не терпим. С другими учителями у вас совсем другие отношения, мы их не боимся, мы с ними дружны. Мы ведь не маленькие. Уже в девятом. На следующем уроке мы снова встретились с Коробовой. Она ведет у нас литературу.
- Сегодня мы будем писать сочинение на вольную тему, - говорит она. Обожает она письменные работы.
- Итак, пишите о чем хотите. Но я вам рекомендую написать о добрых делах. Что вы сами мечтаете сделать для людей. Вспомните слова Данко, вспомните... Но я уже не слушаю ее. Я осматриваю класс по - новому, как посоветовала мне Лиля. Алик все - таки лучше всех. Потом я стала думать: о чем же все - таки мне написать. И решила рассказать о нашем доме, о людях хороших и плохих. А Коробова все еще говорила: «Из меленького добра вырастает большое». Неужели она не понимает, что мешает писать. Я, наверное, муру написала. И даже перечитать не успела. Но Коробова любит дисциплину: звонок - сдавайте работу. Сегодня мне показалось, что уроки кончились очень быстро. А мне хочется, чтоб сегодня произошло что - нибудь замечательное. Мне хочется, чтоб меня любили и чтоб я любила. И чтобы меня кто - нибудь ждал. Но меня никто не ждет. И мне некуда деться. Я сажусь в автобус без всякой цели. Я сажусь на самое заднее сиденье. Напротив парня, который читает газету. Я смотрю на него очень внимательно. Он красивый. Только какие у него глаза? Сила гипноза. Он посмотрел на меня и улыбнулся. И я ему улыбнулась и подумала: «Как было бы хорошо, если бы мы с ним вместе вышли на последней остановке и пошли бы к морю. И он бы сказал мне: «Я ведь вас давно знаю и давно люблю. Я был уверен, что вы поедете в этом автобусе, поэтому и я сел в этот автобус». Опять читает газету. Если он сойдет там, где я... Я помню, мама рассказывала гостям, как она познакомилась с папой. Это было в Ленинграде. Мама забыла в трамвае книгу. А папа, который ехал в этом же трамвае, взял книгу и отдал ее маме. А мама так растерялась, что даже не поблагодарила, а только сказала: «Это совсем не страшно». А папа сказал, что, конечно, ничего страшного нет. Но все - таки не надо забывать такую книгу, что он читал эту книгу и она ему очень нравится и ее стоит держать в своей библиотеке. А мама опять повторила, что ничего страшного нет. Я подумала, что если сейчас оставлю тетрадку, то мой попутчик непременно возьмет и отдаст ее мне, и мы познакомимся. В автобусе уже почти никого не осталось. Я вынула чистую тетрадку и положила рядом. А потом встала и пошла к выходу. Обернулась, он тоже идет, но тетрадка моя как лежала, так и осталась лежать. А когда я вышла из автобуса, он тотчас обогнал меня. У него ужасно длинные ноги. Я уже просто машинально за ним в кафе зашла. В кафе было очень мало народу. Он сразу подошел к девушке, которая сидела возле окна. Волосы у нее загибались у плеч, как вопросительный знак. Она посмотрела на меня удивленно: зачем, мол, я сюда явилась. Я заказала чай и коржик. Он сказал ей:
- Прости, я немного опоздал.
- Зачем ты взял с собой эту?
- Эта ехала со мной в автобусе, я же не виноват, что ей надо тоже в кафе.
- Я смотрела в окно и видела: она за тобой шла. Он накрыл ее руку своей рукой.
- Ты ревнуешь. Значит, ты простишь меня. Она отдернула руку.
- Никогда я не прощу тебя, потому что я не должна этого делать. Она заплакала. И это прозвучало так: «Я хочу, я мечтаю об этом, но мне не дозволено тебя прощать».
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.