Хуже пивной

Степка хотел было заткнуть ему рот, но воздержался и дал высказаться до конца.

- Хорошие дьякона бывают: Прокимнов, Остроумов, Холмогоров, Михайлов, -

нагло продолжал Мишка. Голосищи, как трубы, у них: уши даже болят, как послушаешь!...

- От этого видно и оглохла совесть твоя, - не удержавшись, зло промолвил Степка. - Неужели не стыдно тебе говорить? Даже противно слушать тебя, до чего ты дошел!...

- А что один я что ли в церковь хожу? Вон скольку народу было!

- Тем хуже, - ругался разошедшийся Степка. - Неужели ты себя наравне со старухами да с торговцами ставишь, дурак ты, черт! А еще работаешь на заводе, рабочим называешься.

Приехав домой, девушки вместе со Степкой зашли к Мишке. И снова начали его стыдить и вразумлять.

Просторная и светлая Мишкина комнатушка в недавно отстроенном рабочем доме была чрезвычайно запущена. Липкая, вонючая грязь густо лежала на полу и белом кафельном подоконнике. На полке, вместе с невымытой посудой и книгами, лежали грязные не выстиранные носки и вторая пара ботинок. Острый, как от спирта, запах издавала смятая, очевидно ни разу не прибранная как следует постель. На стене против нее кровянились крупными точками раздавленные клопы.

- Выбросить бы тебя на улицу за это из такого дома! - оказал Степка, оглядывая комнату, которую давно не видел. - До чего ты загадил ее, стыдно смотреть. Вот они рядом с тобой живут, - кивнул он на девушек, - а комната у них, как кристальная вода, светится.

Мишка виновато бормотал что - то несвязное себе под нос; и видно было, что он жестоко раскаивается в своих постыдных поступках. После ухода Степки и девушек он не мог заснуть до рассвета.

Все воскресенье Мишка не выходил из дома; мыл окна и пол, перебирал книги, одежду, чистился и обряжался старательно. Мысль о завтрашнем дне кусала его: сколько насмешек и приставаний будет, когда узнает о нем заводская молодежь. Мишка решил было написать Степке письмо и попросить его не рассказывать о нем на заводе. Ему хотелось также заговорить и с девушками - соседками, но стыд связывал его крепко и он безнадежно махнул рукой на все.

- Пусть, что будет! За дело мне! Все перенесу. А в церковь я все одно не пойду больше. Всеми силами постараюсь отдаться общественной работе. Но теперь допустят ли только до нее?...