У нас при жэке «комната школьников» есть, ну и инвентарь там разный – для спортивных игр, занятий кружков и прочее. Как раз Новый год приближался, жэк закупил кой-чего для елки, для маскарада, и все это в комнате сложили. Мы идем как-то мимо, смотрим – свет горит, подарки лежат. Думаем: надо и нам самим себе подарки сделать. Покрутились, повертелись, выставили стекло – и вот мы уже внутри. Что я беру чужое, ворую то есть, об этом я как-то не думал, мне было весело и тревожно, как всегда, а думать – я говорил уже, – думать я редко когда думал, иначе бы и не занимался этими делами. Ну, набрали мы конфет разных, печенья, по клюшке взяли – в хоккей играть, фотоаппарат прихватили. А попались на том, что слишком долго там торчали, не хотелось уходить. Какой-то мужчина заметил нас из дома напротив. Ну, и позвонил, конечно, куда надо.

Так я впервые оказался в милиции, в инспекции по делам несовершеннолетних.

Думаю, давно бы мне пора туда попасть, может, не натворил бы многого, от чего сейчас в дрожь бросает. Поставили, значит, меня на учет. Помню, какое впечатление произвела на меня начальник инспекции, старший лейтенант. Белокурая такая, глаза голубоватые, добрая вроде, сижу я напротив нее, и как-то мне не по себе, чувствую, насквозь меня видит. Я и дурачком прикидываюсь, и вроде даже на инвалида смахиваю, и плачусь: мать у меня труженица, фронтовичка... А эта женщина спокойно так смотрит на меня и говорит: «Понимаешь, Сережа, сидишь ты пока вот здесь. А может случиться, дела твои похуже обернутся. Если о жизни своей не задумаешься. А для того, чтобы ты задумался получше, давай дадим тебе шефа. Студентку. И попробуй только обидеть ее. Понял меня?» Я, конечно, скорей кивать: еще бы не понял, все понял. А в голове одно: лишь бы смотаться отсюда поскорей, а там...

А что «там», я и сам не знал. Скорей всего, ничего я не понял тогда.

Стала меня навещать эта студентка. На третьем курсе историко-филологического факультета училась. Но, знаете, придет она ко мне, поговорим о том о сем, а в разговоре я пай-мальчик, ну, она и уходит успокоенная. Только она за дверь – у меня в голове и мысли старые появляются и все другое в старом русле. Шефу-то моему обо мне толком ничего не было известно: биография у

меня вон какая длинная, а на виду только один проступок – полушалость-полуворовство в жэке.

И вот весной как-то сижу я у окна, слышу, кричит кто-то из шамагинцев: «Ребята, драка! Наших бьют!» Шамагйнцы – это ребята из соседнего двора, с которыми мы все время враждовали; увидели они, что Полковник избивает кого-то, решили: из их компании. А я подумал: ну, и черт с вами, и правильно делают, что бьют ваших. Проходит какое-то время, вдруг истошный крик: «Убили, убили-й-и!..» Выскочил я, конечно, на улицу, бегу на крик. Смотрю, на асфальте лицом вниз, с ножом, в спине лежит парень, и кровь ручьем хлещет.

И лежит он напротив окон Полковника. А в окне – белое лицо Женьки, и он губами шевелит и все повторяет: «Пускай не прыгает, щенок. Пускай не прыгает. Сам нарвался...»

Вокруг народ, милиция прикатила, «Скорая помощь», и отец Полковника, пьяный в дребодан, пальцем тычет: «Он жену мою оскорбил, поняли? Поняли вы, нет?»

Парень тот умер почти сразу. Потом я узнал, что он только недавно из армии демобилизовался. Шел по улице, а Полковник с отцом в этот день «гуляли». В этот час как раз. В эти минуты. Выпили они крепко, показалось мало, Полковник еще сбегал. По дороге парень этот попался, Полковнику показалось, будто парень толкнул его. Слово за слово – и пошло у них. Отец тоже выскочил. За ним мать: «Женя, не надо, домой идите, домой...» А Полковник уже невменяемый совсем, показалось ему вдруг, будто парень мать его оскорбил, или просто на суде уж он так говорил, не знаю. Выхватил нож: «А, так ты мать мою обижать?!» – и ударил парня несколько раз.

Полковнику дали десять лет. Отцу его три года присудили. Нас всех, дружков Женьки, тоже в свидетели таскали. Но не это сейчас главное.

Главное – то внутреннее потрясение, которое я пережил. Я как-то разом, мгновенно, со всей полнотой ощутил, кто же я такой и что могло бы быть, если бы я тоже находился там. Значит, я тоже «юг убить? И я понял, что да, тоже мог убить, будь я там; это могло произойти автоматически, само собой, бездумно, без всякого намерения, могло произойти, потому что к тому времени я созрел для преступления, и только случайность сделала преступником Полковника, а не меня.

Вот это все меня потрясло.

Я не мог представить себя убийцей и в то же время ясно осознал, что уже не раз бывал на грани совершения преступления. Потому что последнее время мы, бывало, носили с Полковником ножи и даже угрожали ими, когда хотели чего-нибудь добиться. Конечно, носили не для убийства. Для угрозы. А оказалось, нож – это не угроза, это смерть, когда созревает для этого минута.

И минута эта созревает внутри нас, только внутри нас самих.

И уж только потом наступает смерть человека, на жизнь которого мы не имеем никаких прав.

Понимаете – никаких!

В каждую клетку моего сознания, в каждую пору вошло страшное потрясение самим собой, и вскоре я не выдержал, заболел от нервного перенапряжения...

...Я выбросил из себя свое прошлое. Навсегда отрекся от него. Не пью, не хулиганю. Окончил городское ПТУ. Работаю cлесарем. У меня все хорошо. Но сердце иногда сжимается от жути, когда в воспоминаниях накатывает на меня мое прошлое...

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.