- Не знаю, получится ли у меня репортаж. Столько людей, впечатлений - глаза разбегаются. Как же все это написать?

- А ты уже написал, - сказала жена и протянула мне стопку моих писем с дороги. Вот они.

Оранжевый медвежонок и двести стаканов

Ну, вот и первые сутки пути на исходе. Подъезжаем к Кирову. Под голубым небом - убранные поля, щетина скошенных лугов, зелень озимых. Все ждет снега. И леса, леса, леса... Вдоль всей дороги среди голых веток-только что распустившиеся сережки вербы. Она расцвела так доверчиво и бесстрашно, будто никакой зимы не предвидится... В вагоне ко мне относятся с почтением: еду до самого Владивостока. И с недоумением: а почему не самолетом? Это гораздо удобнее: вместо семи с половиной суток всего четырнадцать часов пути. До Сибири нас везет паровоз. И дети, и взрослые смотрят в окна и говорят о паровозах. Паровозы сняты с производства, и, хотя их роль еще велика, они обречены на исчезновение. А сколько связано лирики и с этим дымом, окутывающим деревья, и с долгим гудком, и с ритмическим пыхтением, и с особенным стуком колес! Впрочем, смотрят на них не только с грустью, но и с некоторой досадой, жалеют об уходящей лирике и в то же время хотят, чтобы она скорее уступила место новому. Теперь о моих соседях. Одного из них ты видела, когда провожала меня. Это оранжевый медвежонок. Он сидел один в купе и заревел, когда ты до него дотронулась. Зато его хозяина ты не знаешь. Это крохотный румяный мальчишка Димочка. Ему два года. Совсем недавно научился говорить и широко пользуется этим умением: все время лопочет. Едет с папой в Новосибирск. Папу зовут Геннадием, вчера он сдал последний экзамен в аспирантуру, по специальности энергетик, а заниматься будет прикладной кибернетикой. Но сейчас его больше всего волнует ответственная миссия: наилучшим образом доставить Димочку к маме. Геннадий со спокойной душой доверяет Димочку нашему соседу, судя по всему, ответственному работнику. Этот человек (я даже не знаю, как его зовут) в чудесном настроении. Улыбается даже во сне. Он ведет с Димочкой серьезные разговоры, а иногда сажает его на колено, покачивает и поет: «Ой вы, ночи, матросские ночи». В Кирове этот человек сойдет, так и не воспользовавшись возможностью стать героем моего репортажа. Спешу сообщить: я узнал, отчего так весел сошедший в Кирове пассажир. Он «защитил», а попросту говоря, добился в Москве для родного города двухсот станков. Он смотрел на приближавшийся город с телевизионной вышкой, этой Эйфелевой башней областной столицы, и победоносно улыбался. Наверное, думал, как следом явятся сюда двести станков. В Кирове место ответственного работника занял Саша, механик по вычислительным машинам. Он едет до Новосибирска, оттуда направится еще куда-то - ремонтировать «машинную память».

А где же Сибирь!

Странно даже подумать, что только сегодня утром мелькнул за окном свежевыбеленный столб «Европа - Азия». На нем хвостом к Европе сидела сорока. Деление на два континента относительно. Представь себе, Свердловск - азиатский город. С этим можно согласиться, разве что приняв заводские трубы за минареты. Сегодня какой-то сорочий праздник. Любопытные птицы смотрят на наш поезд с берез, со столбов, летят вслед. Тем временем Урал превращается в Сибирь. Если среди сподвижников Ермака был поэт, то, наверное, именно он изобрел рифму Сибирь - ширь. С тех пор поэты не расстаются с этой счастливой находкой. Широта, протяженность - пространство в чистом виде. Без таких подробностей, как горы, долины, холмы, пригорки. Березовые рощицы и перелески не заслоняют, а только подчеркивают его. Это величайшая равнина Земли - Западно-Сибирская низменность. Разогнались наши предки по этой равнине, а уж там не могли их остановить ни тайга, ни широчайшие реки, ни горные хребты. За шестьдесят лет, рубя избы и крепости, распахивая нетронутые земли, охотясь на лесного зверя, с женами и детишками на телегах добрались до Тихого океана... Димочка глядит в окно и спрашивает папу:

- А где же Сибирь?

- Вот это все и есть Сибирь, - отвечает отец.

- А где мама? - снова интересуется сын. Для Димочки Сибирь - это его мама из научного городка, уют, игрушки, книжки. Для Геннадия - наука, товарищи, статья «Автоматизация подачи топлива», которую он там опубликовал. Для Саши - «машинная память», кибернетика, «новое дело», как он часто с гордостью повторяет.

- Прочти дяде какие-нибудь стихи, - советует Геннадий сыну. Димочка глядит в окно и читает:

- «Травка зеленеет, солнышко блестит...» Сколько маши-и-и-нов! Геннадий отлично справляется со своей миссией и считает, что трудности путешествия с малышом резко преувеличены женщинами. Радио гремит во всех купе и в коридоре, всюду шелестят съездовские газеты, - в сущности, все мы как бы присутствуем на Двадцать втором съезде партии. И это чувство не нарушают подробности вагонного быта: ни проводник, который, надев белый халат, разносит чай, ни проводница с пылесосом. Радио гремит. Люди боятся пропустить хоть одно слово из-за шума поезда. Геннадий, отложив газету, гладит Димочку по голове:

- Вот кто будет жить при коммунизме.

Пока ты молод

Это письмо придет к тебе из ночного Красноярска. Только установился хорошо налаженный быт, и Димочка стал называть наше купе домом, и появились у нас еще ребятишки, и наш малыш незаметно попал под опеку тихой жены моряка, что едет с ребенком из Севастополя во Владивосток, а Гена получил возможность время от времени читать по-английски Марка Твена и играть в шахматы... И вдруг огромная стальная Обь с плывущей шугой, дома, дома, трубы, башенные краны, автобусы, город с почти миллионным населением... В вагон входит высокая молодая женщина, удивительно похожая на Димочку... И вот уже среди груды вещей сидит на перроне оранжевый медвежонок, и на его смешную морду падают сибирские снежинки. Я успел пода-рить Димочке детскую книжку, обменялся с Геннадием адресами, а механик Саша исчез как-то незаметно. И осталась от них в купе лишь табличка шахматного турнира, где против моего имени стоят сплошные «баранки». И не отыграться мне вовек: ведь в таком составе мы больше никогда не встретимся.... В вагоне-ресторане за одним столиком со мной оказался загорелый парень со значком «Турист СССР». Оказалось, он геофизик, работающий в круглогодичной экспедиции за Полярным кругом. Мысленно он уже был там, прощался с днем, с тайгой, с городским уютом вагона, но зато мечтал о северном сиянии. Сколько он ни жил на Севере, а не пропустил, как он говорит, «ни одного сеанса», даже в самый лютый мороз, когда льдом распирает скважины. Ведь чем крепче мороз, тем прекраснее зрелище. Нашелся бы хороший кинооператор, сделал бы фильм, в котором было бы только северное сияние во всех его видах да специально подобранная чудесная музыка, - и все бы, посмотрев его, ахнули бы и «рванули на Север». А какая весна в тундре! А ягодное лето! Как-то пошел мой собеседник с приятелем по ягоды, разбрелись в разные стороны, а потом товарищ вернулся на буровую полуголый, в одном сапоге. Он встретил в ягодниках медведя. Тот пожелал поближе познакомиться с человеком и погнался за ним. Незадачливый любитель ягод бросил медведю шапку. Тот на миг остановился, обнюхал ее, разорвал и снова помчался в погоню. Пришлось бросить в звериную пасть еще и куртку, и ковбойку, и, наконец, сапог. И только у вышки медведь повернул назад: он уже понимал, что такое буровая. Геофизик возвращается из Закарпатья. Отпуск провел в туристском походе, заработал значок, впечатлений множество, будет что вспомнить на Севере. Беда, что жена осталась дома. Пожила она у него в экспедиции, соскучилась по работе (она учительница начальной школы), даже полярное сияние ее не остановило. Не завозить же туда специально для нее первоклассников. Может, перевестись в Среднюю Азию? Только уж туда, где жарче. Пока молод, надо испытать и настоящий мороз и настоящую жару... Грустная у меня доля: не успел познакомиться с человеком, как пора прощаться. И жаль, что не выйдешь вместе с каждым, не увидишь этих людей там, где они работают, живут, а не просто коротают время и ждут, как это бывает в поезде.

Города, прошедшие ночью

За окном - тайга. И вот беда: Омск с Иртышом, Красноярск с Енисеем, а теперь и Иркутск с Ангарой проезжаем поздно ночью. Впрочем, я был во всех этих городах два года назад. Так и вижу перед глазами рыжий стремительный Иртыш и вытянутый зеленый Омск, напоминающий с высоты газон, увитый дымами. Город промышленности и цветов. В те дни Омск, сметая сараи, свалки, всякий хлам - наследие старой Сибири, чьи города как бы не желали отражаться в зеркалах своих удивительных рек, - поворачивался лицом к Иртышу, строил мост, набережные, намывал пляжи, высаживал цветы и деревья. Помню огромную территорию нефтеперерабатывающего завода, систему труб и цилиндров, казавшуюся гигантской моделью кровеносных сосудов и узлов живого организма, - во что только не превращалась здесь «черная кровь индустрии»! Помню, как около Красноярска мы искали конец нитки нефтепровода, а ее в это время с помощью водолазов уже вывели за Енисей. Помню волшебный Дивногорск над сияющей, морского тона рекой. Сейчас там уже вовсю кипит работа, и люди ходят по скальному дну Енисея, как это мы видели в Братске. Помню Назаровскую ГРЭС. Ее только строили, только намывали плотину на Чулыме: целая большая река должна была охлаждать котлы электростанции. А угольный разрез, в котором затерялись краны, путеукладчики и совсем игрушечные с виду составы? К XXII съезду партии Назаровская ГРЭС уже заработала. А Братск? Там пущены первые агрегаты, заполнено водохранилище. А я еще застал камни знаменитого Падуна, вокруг которых кипела желтая пена. Помню чудесных ребят с улицы Гидростроителей, приехавших на стройку целым классом вместе с учителем. Помню, как в субботу спускались по уступам скал девушки в комбинезонах и несли в общежитие огромные охапки цветов. Да, Восточная Сибирь прекрасна. Она целыми часами сияет огнями за окном, а потом смотришь, смотришь и не встретишь ни единого переезда, ни даже малой тропки, пересекающей Великую магистраль. В съездовской газете прочел, что Восточную Сибирь, третью часть территории нашей страны, населяет всего семь миллионов человек. Вот где нужны энтузиасты, молодежь... Многое изменилось за два года. А что произойдет за двадцать лет? «... Создание новых энергетических баз на месторождениях дешевых углей и путем освоения гидроэнергоресурсов Ангары и Енисея, организация здесь крупных центров энергоемких производств, освоение новых богатств рудных, нефтяных и угольных месторождений, строительство ряда новых машиностроительных центров...» - вот что несет Сибири Программа коммунизма.... Подходит прощаться широколицый здоровяк, мой сегодняшний партнер по шахматам. И в последние минуты выясняется, что это не только игрок атакующего стиля, а иркутский дорожник, мечтающий продлить на зиму срок дорожных работ, кладя бетон не на мерзлый грунт, а на пластическое основание, человек творческий и боевой.

- Есть товарищи, - говорит он мне, - которые не хотят выдумывать, изобретать, потому, видите ли, что с развитием вертолетного сообщения у нас, у дорожников, уменьшится нагрузка. Ведь вот за что прячут свою косность! За самое новое!

Что такое горбовик!

Только что проехали Байкал: свинцово-серый, тускло сверкающий вблизи, голубой сквозь коричневато-лиловый туман березок, если смотреть издали, с белыми чайками над волнами и белыми хребтами гор, как бь| повисших в воздухе над неразличимым противоположным берегом. Утро безоблачное. У окна стоит парень из Улан-Удэ, везущий из Москвы в подарок сынишке громадный самосвал. (Кстати, детишки в нашем вагоне называют пепельницы самосвалами, играют в них и тайком от проводника демонстрируют друг другу принцип их действия.) Парень оказался великолепным гидом. Вот мы проезжаем мыс, который он называет ягодной столицей. Сюда ездят с горбовиками - продолговатыми ящиками, вмещающими два с половиной ведра ягод. Носят их, как можно понять по названию, за спиной. В руках у сборщиков - котелки и совки особой конструкции. К краю совка приваривают гвозди, и он становится похожим на руку с раздвинутыми пальцами. Этими-то совками и гребут ягоду: руками здесь не управишься. Мой спутник показывает мне лесозавод, рыбозавод, где лучше, чем в естественных условиях, выводятся мальки омуля, строящийся целлюлозно-бумажный комбинат, рассказывает о двухкилометровых неводах байкальских рыбаков, о соболином заповеднике... И все время такое чувство, что даров природы здесь полная чаша. Только греби их, как гребут ягоду.... Улан-Удэ. Мой спутник возвращается назад и просит не забыть, когда поезд тронется, посмотреть на мясокомбинат, перерабатывающий огромное количество мяса. «Только не перепутайте его с другими заводами, их тут много. Я же еще не рассказал вам о животноводстве... Ах, как много можно рассказать! Ну, счастливо!»

Петровский завод

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.