– Батя, слышишь? Это я, Андрюха, очнись!
Но отец не слышал, стоя у ревущей печи. Грузили кокс и руду.
В ней, закопченной и угольной, уходящей сквозь своды огромным, морщинистым телом, окольцованной обручами, опоясанной связками труб, шло брожение и созревание.
Бригада с мокрыми лицами, ртутная, блестящая, яростная, прыгала, обжигаясь подошвами. Ремонтировала горновую канаву, выбивая из желоба красные слитки. И он, схватив стальную заостренную пику, задыхаясь от пекла, бил и бил в застывающий звонкий шлак. И напарник его, из брандспойта направляя напор на железные перекрестья печи, перевел струю на него, расшибая о спину твердый, шуршащий ворох. И он, благодарный, захлебываясь, ругнул его с криком и хохотом.
Еще позвонили. Дочь вошла, одолев высоту этажей. На ходу поцеловала мать, кивнула брату. И, пройдя через комнату, упала спиной на диван, как делала всегда, с малолетства.
– Трамвая долго не было. Стояла, ждала минут двадцать! – Она радовалась, что опять у своих. Чувствовала себя молодой и веселой, постукивая об пол высокими каблуками туфель.
– Уф, едва вырвалась! То один, то другой! То один, то другой! Пока угомонила... уснули... А Федора снова нет, все по дружкам шатается! – продолжала она уже гневно и жалобно. – Вчера заявился с ними! Все под этим делом, конечно! Я ему говорю: «Ну, не стыдно? На что деньги тратишь? Тут, – говорю, – гадаешь, на что детишкам купить, все выкраиваешь...» На Вальке обувь горит. Позапрошлый месяц ботинки купила, где его только носит, – уже подметка отстала. Опять покупай, расходуй!.. Катьке пионерскую форму купи, на тетрадки, на книжки дай, на кино дай... Говорила себе: не роди второго – намучишься. А он, Федька, – роди да роди! И ты, мать, туда же, – роди да роди! Вот и родила! А Федор свободный, где хочет, бродит... И ты его, братец, оправдываешь! Все вы, мужчины, одинаковые!..
Она гневно, возмущенно выпаливала, зыркала на них обоих, готовая винить и спорить. Но вдруг увидела их глаза, осуждающие, строгие, горестные. Опомнилась, спохватилась. Кивнула слабо на дверь:
– Папка-то как? Не лучше?
– Плохо, плохо с отцом!
И не было гнева и жалоб, а только испуг и раскаяние. Она сбросила туфли и беззвучно, в чулках, прошла к отцу. Стояла в полутьме, разглядывая в красноватом пятне тяжелый отцовский лик, худые, огромные руки, беспомощные, беззащитные.
И, чувствуя, как горячо и туманно в глазах, вдруг вспомнила: давнишний, из детства дождь. Падение холодных, из небес прилетевших капель. И отец, усадив ее к себе на плечи, накрыв с головой пиджаком, бежит по шоссе и гогочет, весь промокая и встряхиваясь, а мимо в шипении и реве несутся грузовики. И горячие, сжигающие сильные ручищи отца, и ей страшно и радостно на его трясущейся спине, и, выглянув из-под пиджака, увидала: близко, на кипящем асфальте, яркая, стоцветная радуга.
Это пронеслось и погасло. Темнели бессильно отцовские руки, от них шел жар, словно в них выпаривались, иссыхали отцовская жизнь и сила и вот-вот совсем обмелеют, и хотелось к ним припасть, целовать. Но она чего-то боялась. Шептала:
– Папочка, папка!
Он не слышал, был от нее далеко. Бок о бок с бригадой, оглохшие, черномазые, липкие, швыряли лопатами белый песок, ровняя у желоба бровку. Шли вдоль русла прокатившегося ручья. Оно было пустым и иссохшим, лишь в глубоких омутах краснели железные лужи. Вдвоем, обжигаясь, выбивали из них красноперых, звенящих рыбин. Вышвыривали их шумно на берег.
Он ворочал ломом, гремя о слитки, чувствуя глазами, губами раскаленность земли. Печь, живая, следила за ним из небес, колыхала в дышащей груди огненное молоко. Он торопился, готовя купель. И напарник Васька Цыган, ковыряясь в стеклянном шлаке, повернулся гибкой спиной, и его рубаха, измызганная сажей и копотью, прилипла к мокрым лопаткам, зажглась, проступила цветами.
Явился и стоял на пороге, отдуваясь и охая, старый отцовский друг, такой же, как и он, горновой, и уже на покое. Кряхтел, раздобревший, грузный, стягивал фуражку и ею же отирал пот.
– Всегда говорю: высоко. Сема, живешь! Потому прихожу редко... Ну как хозяин-то?
– Болеет.
– Знаю. Наше теперь дело такое, милая, – болеть.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.
Беседуют Владимир Катунин, первый секретарь Волгоградского обкома комсомола, председатель комиссии ЦК ВЛКСМ по физическому и военно-патриотическому воспитанию молодежи, и Герой Советского Союза Яков Павлов