— Отлично,— сказал Тетюцкий.— Мы уже шьем кожу.

Власов скатал исчерченную самописцами кардиографа ленту в плотный рулончик, подклеил концы ленты, чтобы она не разматывалась. Операция была закончена. Лента сделалась статистическим материалом.

Зазубрины кардиограммы и волнистые кривые давления были пересечены на бумаге жирными линиями с приписками: «Перевязка боталлова протока...», «Пережатие аорты».

На другой, более широкой ленте — с энцефалографа— волнистые «бета», «тета» и «дельта-ритмы» были пересечены еще чаще, потому что физиологу-энцефалографисту нужно очень точно учитывать реакцию мозга на каждом важном этапе длинной цепи событий, какой была операция.

Алиса Ровина тоже сложила свою наркозную карту. Надписей на ней было очень много: события операции фиксировались здесь полностью. Через каждые пятнадцать минут отмечались пульс, давление крови, глубина наркоза, цвет кожных покровов, граммы потерянной и перелитой крови, затраты наркотика, введение препаратов и все, что было проделано хирургом: разрез кожи, вскрытие плевры, пережатие сосудов — все до момента, пока больная проснулась.

Теперь наркозная карта тоже стала статистическим материалом. Эту карту и эти ленты будет и так и эдак изучать Медведев, работая над своей «докторской», и, наверное, еще кто-нибудь из физиологов. Может быть, даже тот же Власов. Но тезка чемпиона мира станет искать там что-то совсем иное, очень специальное. Ведь даже один и тот же роман люди прочитывают по-разному, как бы создавая свою особую книгу. Каждый «примеряет» прочитанное, прикладывая к нему свою жизнь. Он отбрасывает «чужие» главы, он начинает ее с того места, с которого привык начинать... физиологи и анестезиологи, еще и еще раз пересматривая старые ленты с записями биотоков и наркозные карты, будут искать там новые безопасные тропинки, которыми они поведут сотни других больных.

Такие операции обычны теперь. Их каждый день производят хирурги в Москве, Ленинграде, Киеве, Новосибирске— разве перечислишь все города! Работа физиологов куда меньше заметна, чем работа рук доцента Медведева. Однако не будь ее, не будь точно рассчитанных в рабочем кабинете планов проведения больного путями, которые, как говорил Лериш, могут убить его, операция эта, какими бы ни были мастерство и артистичность работы хирурга, превратилась бы в авантюру. ' Даже если бы это была более простая операция.

Девяносто лет назад великий хирург XIX века Теодор Бильрот страстно протестовал против операций на сердце. «Хирург, который бы попытался сделать такую операцию,— писал он о самом простом — о наложении швов на рану сердца,— потерял бы всякое уважение со стороны коллег». Эти слова крупнейшего ученого-медика часто вспоминали в очерках о первых сердечных операциях и «консерватизму» Бильрота противопоставляли «смелость» современников... Но разве дело здесь в смелости ?.. Ведь к тому, чтобы такие операции стали теперь будничным делом, наука пришла долгим и трудным путем. Пожалуй, Бильрот был прав для своего времени. Девяносто лет назад не было ни наркозных аппаратов, ни метода управляемого дыхания. Тогда не было ни препаратов кураре, ни безопасных наркотиков вроде трилена. Не было арфонада, снижающего давление крови в сосудах. Тогда не умели переливать кровь ни в вены, ни, тем более, в артерии. Тогда не было методов оценки физиологической перспективы.

Теперь наука владеет этим, знает, умеет.

Через несколько месяцев, снова приехав в Новосибирск, я спросил Медведева о Нине Светович. Он показал письмо, полученное от нее, обычное письмо пациентки своему-врачу с рассказом о том, как поправляется, какие неполадки в своем самочувствии еще отмечает, и, конечно, с теплыми словами благодарности.

Прочитав его, я понял, что Светович, хоть и хорошо узнала будничную жизнь клиники за те долгие недели, которые она провела в ней, все-таки не в состоянии считать пережитое ею обычным, рядовым событием...

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.